История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен - [31]
В 468 (1076) г. Атсиз овладел Дамаском, и, хотя нападение, предпринятое им в 469 (1076/77) г. против Каира, и было отбито Миргушем Бедром, все же и попытка последнего взять обратно Дамаск (471 = 1078/79 г.) тоже не увенчалась успехом. Правда, у Атсиза не хватило силы удержать за собой свои завоевания. На помощь ему уже должен был явиться Тутуш, брат Мелик-шаха, которого этот последний в 470 (1077/78) г. послал для окончательного завоевания в Сирию с войском через Евфрат. Но после того, как египтяне вынуждены были отступить, Тутуш под каким-то ничтожным предлогом устранил бедного Атсиза и сам утвердился в Дамаске. Таким образом, в 477 (1085) г. расположились почти в непосредственном соседстве три жадных на завоевание лица: Тутуш в Дамаске, Сулейман ибн Кутульмиш в Антиохии и Укейлид Муслим на Евфрате. Только чудо могло бы заставить их хранить между собой мир, тем более что прямо посреди них лежало одинаково ценное для всех трех яблоко раздора: Халеб, которым правил Ибн аль-Хутейтий от имени последних Мирдасидов. Муслим и Тутуш попеременно делали уже с 470 (1077/78) г. походы против города, и Муслим наконец овладел им в 473 (1080) г.
Мелик-шах, по мнению которого Тутуш становился слишком могучим, дозволил Укейлиду взять себе город. Но Муслима охватила мания величия, он стал мечтать о самостоятельном государстве, вошел в соглашение с Фатимидами и Мерванидами Дияр-Бекра против сельджуков, и в 476 (1083) г. начались в высшей степени запутанные стычки между турецкими генералами Мелик-шаха, Мерванидов и Муслима, в подробностях следить за которыми не стоит. Достаточно сказать, что не вышло ничего путного для них из совместной военной деятельности, о которой уговорились Муслим и Фатимиды. Египетский Миргуш Бедр только в 478 г. (средина 1085 г.) мог вторично, но снова напрасно, совершить нападение на Тутуша, после того как перед тем, ровно за месяц, Муслим был убит в сражении против Сулеймана ибн Кутульмиша, который в 477 г. (начало 1085) г. осадил Антиохию. Но как только Тутуш со своей стороны освободился от египтян, он тотчас же, сопровождаемый эмиром Ортоком, военачальником, прославившимся своими постоянными военными удачами, направился в Халеб. Этого-то и желал Сулейман.
У самых стен города встретились дядя и племянник[71], и в последовавшем затем сражении завоеватель Малой Азии и Антиохии был убит (479 = 1086 г.). Мелик-шах, остававшийся спокойным зрителем всех этих происшествий до той поры, пока они не вредили семейному единству и согласию, теперь потерял всякое терпение. В 479 (1086) г. он, сопровождаемый преданной ему лейб-гвардией, спешно двинулся из Исфахана в Месопотамию, и тотчас же, при появлении льва, волки попрятались в свои логовища. По дороге он овладел гнездами различных мелких князьков, Эдессой и Мембиджем, где еще стояли византийские гарнизоны; когда же он явился в Халеб, Тутуш ушел от него по направлению в Дамаск, тогда как считавшиеся еще под властью Фатимидов местности Северной Сирии, например Шейзар, Латакие (Лаодикее) и Фамия (Апамее), немедленно сдались. После того султан устроил положение дел в Сирии так, что Тутушу дозволялось оставить за собой юг с городом Дамаском; север Сирии, так же как и Месопотамия, был разделен между различными верными и преданными султану эмирами, причем турок Ак-Сонкор («белый сокол») получил Халеб. Из маленьких династий Мирдасиды и Мерваниды были тотчас же отстранены, а владения Укейлидов раздроблены: две ветви этого дома получили Харран в Месопотамии и Калаг-Джабар в Сирии, остальное же было отнято у них постепенно (Мосул только в 482 (1089/90) г.).
Могло бы показаться странным, почему Мелик-шах, который только что по личному наблюдению ознакомился с ужасной путаницей сирийско-месопотамской системы мелких государств, вводя там новые порядки и новое устройство, не нашел нужным слить все эти мелкие государства в одну или две большие провинции, под управлением одного лица, а, наоборот, раздробил эти области и раздал их известному числу равноправных эмиров и таким образом положил собственными руками основание новым столкновениям и распрям между своими вассалами. Как ни был могуч блестящий султан, это было не в его силах, и не мог же он изменить самую суть вещей. Я не придаю в данном случае цены тому обстоятельству, что Сирия и Месопотамия с самого начала их истории, с того времени, как эти страны были предоставлены самим себе, всегда распадались на многочисленные маленькие государства вследствие того, что арамейское основное их население было, как и многими другими качествами, скудно наделено также и даром государственного устройства. Ведь эти арамейцы, хотя они, наверное, и составляли тогда еще на выдающемся протяжении своей родины основное население, не были уже в течение целых столетий распорядителями собственной судьбы. Виной тому две причины: во-первых, самое местоположение страны, прорезанной не очень высокими, но ущелистыми и трудно доступными горными цепями и быстротечными потоками, а с юга огражденной большой пустыней; во-вторых, характер арабского бедуинства, а оно отчасти еще до мусульманского завоевания играло здесь выдающуюся роль, и роль эта, со времени Омейядов, становилась все более значительной. Вот те два фактора, которые в роковом взаимном действии благоприятствуют наклонности к дроблению на мелкие государства и даже и по настоящее время, как известно, колеблют здесь ежеминутно авторитет турецкого правительства. Поэтому и неудивительно, что со времени упадка халифата, кто бы ни разыгрывал здесь роль главы этих областей, — Тулуниды ли, Хамданиды, Фатимиды, Сельджуки или крестоносцы, здесь при всяком удобном случае развивалось неподчинение вассалов и дробление страны на мелкие государства от Аксалона вплоть до Мосула и Тарса. Только такое сильное правительство, центр которого был бы достаточно близок, чтобы допустить возможность немедленного вмешательства в случае надобности, могло бы действительно водворить порядок в Сирии и Месопотамии, но не из Каира или Константинополя или же из Исфахана можно управлять долгое время этими областями. Поэтому и нельзя упрекнуть султана сельджуков за образ действия его, какие бы этот образ действия ни имел дурные последствия для ислама. Для того чтобы добиться прочного подчинения себе запада, ему пришлось бы пустить здесь в ход лучшие свои военные силы, в которых он, по-видимому, гораздо более нуждался на дальнем востоке. Стремление подчинить своему влиянию области по ту сторону Оксуса было не только само по себе понятно, но является даже очень мудрой политикой, как со стороны Альп Арслана, так и со стороны Мелик-шаха. Если непрерывное появление все новых и новых западнотурецких кочевников, переправлявшихся через Оксус, и было для сельджукских султанов выгодно до тех пор, пока они могли доставлять вступавшим в их владения кочевым племенам военные занятия в Армении и Малой Азии, то это же самое обстоятельство могло легко превратиться в грозную опасность для всей Персии, как только прилив кочевого населения перешел бы настоящую меру или же беспредельное уважение к власти султана как-нибудь бы пошатнулось. Следовательно, было очень важно не только иметь зоркую пограничную стражу в Хорезме и Балхе, но также по возможности защитить Хорасан укреплением при переправе по ту сторону Оксуса, не говоря уже о справедливом желании сохранить Бухару в некоторой связи с теми странами, в состав которых она так долго входила и для которых еще и теперь составляла свет ислама. Таким образом, мы уже в 457 (1065) г. застаем Альп Арслана в Трансоксании; правда, он еще не выступает здесь в роли завоевателя, а принимает только в свое подданство хана той местности, из которой племя сельджуков выступило 30 лет тому назад, — Дшенда, причем вводит порядок в Хорезме, где, по-видимому, происходили бесчинства. В 465 (1072) г. Альп Арслан имел более широкие планы, когда он с войском, численностью более чем 200 тысяч человек, направился из Нишапура по дороге в Бухару. Султан переправился через Оксус по нарочно с этой целью выстроенному мосту; когда он расположился уже лагерем по ту сторону реки, к нему привели начальника только что взятой пограничной крепости, по имени Юсуф аль-Хорезмий. Султан велел его повесить на четырех столбах; когда же несчастный, услыхав этот приговор, разразился проклятиями, разгневанный Альп Арслан схватил лук, чтобы застрелить его, но, как говорят, в первый раз в жизни промахнулся. Между тем пленник, которого стража оставила стоять свободным, кинулся к султану и нанес ему кинжалом смертельную рану в бок. Альп Арслан умер четыре дня спустя (465 = 1072 г.) сорока с небольшим лет. Верою в милосердие Аллаха старался он побороть в себе горькое чувство, что ему, считавшему себя чуть ли не всемирным властелином, суждено было принять смерть от руки такого ничтожного врага. И тут, как и вообще во всем характере Альпа Арслана, проглядывает величие; рядом с бесцеремонностью, даже дикостью истинного турка ему были свойственны также и лучшие добродетели воина — прямота и великодушие. Его обхождению с греческим императором соответствует и поступок его с Низам аль-Мульком. Однажды завистники этого последнего ухитрились потихоньку просунуть в молельню султана письмо, заключавшее в себе обвинение визиря в обычном на Востоке пороке — в неправильном пополнении своего кармана. Полученный им документ Альп Арслан отдал тотчас же Низаму со словами: «Вот, прочти; если обвинители твои правы, то постарайся исправиться и веди себя как следует. Если же они лгут, прости им их подлость и доставь работу, чтобы они, вместо клеветы, занялись бы чем-нибудь более полезным».
