Истории без любви - [3]
— На вашей кафедре металлофизики считают иначе. Есть отзыв.
— А что такое отзыв? Бумага! Она все стерпит, даже снисходительность профессоров. Кстати, я сам в некотором роде специалист по этим вопросам. Туманно все в вашей работе, сомнительно. Неясно, можно ли ваши идеи воплотить в металл. Пока руками потрогать нечего, разве что переплет диссертации...
— Но позвольте! Ведь письмо из Института электросварки...
— А что письмо? Вы не уверены, что защититесь у Патона. Там ведь обязательно требуется внедрение. Вот вы и решили проскочить у нас со своей туманной темой.
— Я не понимаю...
— И нечего понимать. Не с того конца зашли. Давайте по-хорошему: вы у меня не были, я бумаг не читал. Вот так-то. Желаю здравствовать. Все.
Только закрыв массивную дверь и очутившись в полутьме коридора, Дейнеко понял, что значил этот стремительный диалог. Евгений начал перебирать в памяти подробности разговора. И вместе с мелочами, жестами, интонациями, которые вспоминались четко, словно он смотрел киноленту, где-то внутри, из самых глубин поднималось чувство бешеной злобы, отчаяния, с которым справиться не было сил...
I
Утренняя роса легла на мемориальную доску у подъезда большого дома, внушительной постройки тридцатых годов. И на запотевшем мраморе едва пробивались золотые буквы: «В этом доме жил выдающийся ученый, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук УССР Е. О. Патон».
В своем домашнем кабинете Борис Евгеньевич Патон складывал в папку записи — итог работы за субботу и воскресенье. Начиналась очередная рабочая неделя. И тайфун дел, проблем, совещаний, приемов, докладных записок, согласований, решений, встреч неизбежно должен был обрушиться на академика.
Из окна кабинета было видно, как спешат в школу напротив горбатые от ранцев первоклассники, подгоняемые суетящимися мамами и бабушками. Пора! Орудийно ухнула массивная дверь подъезда. И тотчас же из распахнутых окон школы выплеснулась на улицу нервная трель звонка. Ровно половина девятого.
Академик шел бульваром Шевченко, в прошлом знаменитым Бибиковским, мимо выстроившихся во фрунт пирамидальных тополей, миновал желтое здание бывшей Александровской гимназии, Киевский университет, по традиции окрашенный в густой пурпур. Прошел через Шевченковский сквер, дорожки которого были усыпаны пузырчатой кожурой упавших каштанов. Бабье лето уже подсушило листья. И легкий запах увядания и прели, смешанный с влажной прохладой осеннего утра, стлался над незыблемыми и пустынными садовыми скамейками.
Покрасневшие лозы декоративного винограда карабкались от балкона к балкону вверх к крышам домов. Они не желали признавать осень и жаждали солнца.
Борис Евгеньевич шел по улицам, где в начале века маленькая мужественная женщина вела в приготовительный класс гимназии упирающегося, плачущего мальчика, которому суждено было стать знаменитым писателем Константином Паустовским и воспеть родной город. Академик шел по местам, где так нелепо и бездарно снежной зимой девятнадцатого года неизвестно за что умирали герои Булгакова...
С холмов, покрытых брусчаткой и застроенных добротными домами пышной барочной архитектуры, путь вел вниз, к Институту электросварки, без которого Борис Евгеньевич Патон не мыслит себя. Все отчетливей слышался сварливый перезвон трамваев на улице Саксаганского. В мягком утреннем воздухе дышалось легко и беззаботно. Это были его полчаса, когда, предоставленный самому себе, он мог думать о чем угодно, хотя бы о футболе...
Вчера удалось выкроить два часа и поехать на матч. Встречались «Динамо» (Киев) и львовские «Карпаты». Но никакого удовольствия он не получил. Игры не было. Лишь грубая рубка. Судья не раз вынимал желтые карточки предупреждения. Правда, «Карпатам» было не до красивой игры. С упорством аутсайдеров, над которыми нависла угроза вылета из высшей лиги, они грубили по всему полю. Грубость подменила идею игры, тактический расчет...
Из разговора с Б. Е. Патоном по дороге в институт
— Вчерашняя игра показала, что футбол у нас, к сожалению, не всегда на уровне. Потому что не везде есть идеологи этой игры. Вот в хоккее есть стержневые идеи, есть и результаты. В любом деле всегда нужны идеи, пусть сумасшедшие, как говорил Нильс Бор, но идеи.
— Значит, да здравствуют безумные идеи?
— Послушайте, вы слышали о космогонической теории Шмидта?
— Да. Американцы недавно сообщили, что гипотеза Отто Юльевича о зарождении планет находит свое подтверждение.
— А ведь в пятидесятые годы почти всем казалось, что это — фантазия больного человека. Шмидт так и умер с сознанием, что его гипотеза никем не признана.
— Мало ли идей и гипотез опередили свое время?!
— Но они были, существовали, если хотите, вызревали... Иногда забывались, не оценивались вовремя. Если бы человечество способно было развить все идеи вовремя! Скольких ошибок оно избежало бы!
— И давно наступил бы золотой век!
— Ну зачем такие космические масштабы?.. Видите недостроенный восемнадцатиэтажный короб? Еще один институтский корпус и... памятник неумению в нужный момент воспринять перспективную идею.
