Исторические силуэты - [80]
«… Здесь есть люди, желающие Палена. Но этот человек весьма опасен. По ненависти он предпочтет вашу гибель благу государства. Мне не нравится, что Бенигсен покровительствует полякам. Злодею, как Бонапарт, нужны изменники. Вчера приехал кн. Волконский[325], как я предполагаю, чтобы прислужить Кутузову; он сказал ему, что вы не особенно огорчились гибелью Москвы. Окружающие фельдмаршала негодяи повторили это, так что все падет на вашу ответственность и подтвердит возникшие сомнения в том, что столицу не защищали по вашему приказанию. Мне думается, что этот кн. Волконский не даст вам точного понятия об ужасном состоянии, в котором находится армия»[326]. Кто отдает себе ясный отчет в отношениях той поры, тот сразу увидит, с каким тонким искусством каждое из этих замечаний Ростопчина было рассчитано на самые слабые места свойственной Александру подозрительности. Я привел три образчика из писем Ростопчина к государю, рисующие изворотливые приемы ростопчинского интриганства. Но подобные приемы можно было бы черпать из этой переписки целыми пригоршнями.
Надо признать, что личные наветы такого рода представляли собой еще наиболее невинные проявления человеконенавистничества, на которое был способен Ростопчин. Когда нужно было свалить особенно неприятного врага или гибелью ни в чем неповинного человека вывести себя самого из критического положения и замести следы собственных ошибок, — в таких случаях Ростопчин отваживался не раз на действия, которые нельзя назвать иначе, как преступными.
Такие термины, как подлог, вероломство, отречение от собственных слов, не будут слишком сильными для характеристики этих действий. В известном издании «Материалы для жизнеописания Панина» можно найти длинный ряд тягчайших обвинений против Ростопчина, рисующих его нравственную личность в самом непривлекательном свете. К этим обвинениям нужно, конечно, относиться с большой осторожностью. Ведь Панин был заклятым врагом Ростопчина. Но нужно признать, что среди этих обвинений есть некоторые — и притом наиболее серьезные, — в подтверждение которых у нас имеются неопровержимые документальные доказательства. На них-то я и остановлю сейчас внимание читателя. Я уже не раз упоминал в предшествующем изложении, что окончательная опала Ростопчина при Павле была вызвана весьма предосудительным образом действия павловского фаворита. Вот в чем он заключался.
Панин занимал при Павле пост вице-канцлера, т. е. ближайшего помощника Ростопчина по управлению коллегией иностранных дел. Вследствие ряда резких столкновений с Ростопчиным Панин был отставлен от службы. Ростопчин не удовольствовался этим и искал случая окончательно погубить Панина. Что же предпринял он для этой цели? Ростопчин стоял тогда во главе управления почтовыми учреждениями. Это давало ему возможность сводить счеты со своими соперниками при полощи перлюстрации их частной корреспонденции. Панин был осторожен и не давал повода уличить себя в чем-нибудь этим путем.
Тогда Ростопчин не остановился перед злостной фальсификацией. На почте было перехвачено какое-то письмо, в котором находились сочувственные строки о некоем, не названном по имени, опальном вельможе: «Я видел нашего Цинцинната в его поместье»[327], — сказано было в этом письме. Ростопчин тотчас представил письмо государю, заявив, что это письмо писано Паниным, а под лестным наименованием Цинцинната в нем разумеется кн. Репнин, незадолго перед тем подпавший под гнев государя[328]. Павел распалился страшным гневом и повелел московскому главнокомандующему Салтыкову[329] объявить Панину высочайший выговор за то, что он позволяет себе восхвалять людей, заслуживших опалу монарха. Панин заявил Салтыкову, что он никогда никому не писал подобного письма. Об этом заявлении доложили императору. Полагаясь безусловно на Ростопчина, Павел принял отречение Панина от письма за величайшую дерзость и повелел, уличив Панина, сослать его в деревню за 200 верст от Москвы. В это время к Кутайсову явился действительный автор злополучного письма. То был некто Приклонский, служивший у Панина. Узнав в Москве, что из-за его письма, которое он писал Муравьеву, стряслась такая беда над неповинным Паниным, Приклонский имел благородство смело открыть свое авторство. Он прискакал в Петербург и через Кутайсова довел до сведения государя, что автор письма вовсе не Панин, а он — Приклонский, а под Цинциннатом в письме разумеется не кн. Репнин, а Панин. Ярость Павла не имела предела при получении этого известия. «Ростопчин — чудовище, — сказал государь, — он хочет сделать из меня орудие своей личной мести; ну, так я же постараюсь, чтоб она обрушилась на него самого».
