Исторические силуэты - [78]

Мы обозрели внешние рамки биографии Ростопчина. Теперь мы можем перейти к изучению внутреннего смысла деятельности этого человека и попытаться определить тот общественный тип, выражением которого явилась его личность. Быть может, это рассмотрение покажет нам, что «ростопчинский дух» надолго пережил того человека, биографию которого мы только что рассказали, что, и покоясь в могиле в течение вот уже 86 лет, Ростопчин все еще не перестал быть духовным современником известной категории общественных деятелей наших дней.

IV МОРАЛЬНЫЕ СВОЙСТВА РОСТОПЧИНА

В своей повести «Ох, французы!» Ростопчин, описывая смерть старого дворянина, бывшего образцом национальных русских добродетелей, дает следующее перечисление тех доблестей, которые, по его мнению, составляют сущность «истинного русского духа»: «страх Божий, любовь к отечеству, почтение к государю, сострадание к людям и уважение к начальству». В письме к императору Александру от 17 декабря 1806 г. Ростопчин указывает на то, что для сохранения мощи государства необходимо пресекать в корне «толки мнимой вольности», ибо все проистекающие из таких толков возмущения сводятся к желанию черни «истребить дворянство».

Итак, обязанность населения — чтить начальство; задача начальства — охранять дворянство от буйной черни. В этих двух положениях для Ростопчина, как для политика, весь «закон и пророки». Ростопчин от младых ногтей и до гроба был неуклонным знаменосцем того «старого порядка», который в России достиг окончательного завершения в царствование Екатерины II и существо которого сводилось к совмещению политического абсолютизма с социальным рабством. В России, сказал Сперанский, крестьяне — рабы своих господ, господа — рабы своих государей. Нельзя лучше выразить сущность политико-социального строя России того времени и вместе с тем нельзя ярче формулировать государственно-общественный идеал Ростопчина. Но для Ростопчина особенно характерно то, что эту идеологию всяческого рабства он развертывал как независимое общественно-политическое знамя. В этом его глубокое отличие от другого выкормленника павловской Гатчины — Аракчеева. И Аракчеев стоял за рабье государственное миросозерцание. Но, будучи последователен до конца, он разумел под рабьим повиновением полное отречение от духовной самостоятельности, полную готовность, не рассуждая и не прекословя, исполнять малейшее желание господина. Ростопчин носился, наоборот, с фантастическим идеалом независимого гражданина, исповедующего идеологию политического рабства и увлеченного этой идеологией не за страх, а за совесть. Для Аракчеева воля господина была законом независимо от ее содержания, ибо входить в ее рассмотрение и оценку значило бы в его глазах переступать границы того действительного повиновения, которое составляет существо подлинного холопства. Хотя бы приказания господина оказались взаимопротиворечивыми, — их нужно исполнять, не обинуясь. В силу этого положения Аракчеев мог с одинаковым рвением и насаждать каторжный режим в военных поселениях, и составлять проекты об отмене крепостного права. Все зависело лишь от того, что прикажут свыше. Дело холопа — техническое умение выполнить каждый данный приказ; идеи, принципы, убеждения — дело господина. В этой истинной холопьей философии все как нельзя более ясно и последовательно. Напротив того, политическая программа Ростопчина вся пронизана противоречиями. Он не как холоп, а как гражданин, настаивает на порабощении общества, видя в этом единственно спасительное начало государственной жизни. По его мнению, общество должно стоять за политическое рабство в стране не в силу отказа от всякого права на самостоятельные суждения о государственных вопросах, а в силу самостоятельного признания того, что только политическим рабством достигается общественное благо. Согласно этой философии общество не только должно безропотно подчиняться политическому бесправию, но если бы самодержавный монарх решил дать ему политические права, оно должно было бы требовать во имя общего блага, чтобы его оставили на прежнем бесправном положении, иначе говоря, в этом случае общество во имя принципа бесправия, т. е. — что то же — во имя безусловного повиновения воле самодержавного монарха, должно было бы противиться этой воле и настаивать на своем праве быть бесправным. Ростопчин нигде не формулировал таким именно образом этих положений, логически вытекавших из его воззрений. Всего вероятнее, что он сам испугался бы подобных выводов из его убеждений. И тем не менее только к этим выводам и ни к каким другим мог привести тот строй мысли, за который он всегда стоял. Он всегда отстаивал необходимость политического рабства, претендуя в то же время на независимость мысли и поведения, которые могут быть свойственны только свободным гражданам. Но независимая общественная мысль по самой своей природе не может превозносить политическое рабство, не впадая в безвыходный круг самых уродливых противоречий. Ростопчин не становился лицом к лицу с такими самопротиворечиями по той лишь причине, что русская жизнь того времени практически их не подчеркивала: политическое бесправие общества стояло незыблемо, и Ростопчину в этом отношении не приходилось вступать в какой бы то ни было разлад между теорией и практикой. Но представим себе, что Александр I действительно приступил бы к осуществлению конституционной реформы. Истинные конституционалисты той поры, конечно, приветствовали бы свое превращение из холопов в граждан и были бы только последовательны. Аракчеевы, не сморгнув, стали бы конституционалистами по приказанию начальства и тоже были бы вполне последовательны со своей точки зрения, предписывающей всякое приказание начальства беспрекословно исполнять.