Исторические силуэты - [140]
Этого-то Фотия аракчеевский кружок и наметил на роль вдохновенного пророка, который должен был сразить Голицына, явившись к Александру, как некогда Сильвестр[630]к Иоанну IV[631], чтобы потрясающей речью открыть императору глаза на окружившие его опасности. Фотий с готовностью взялся за эту роль. Он давно привык выставлять себя чудотворцем, отмеченным Божественной благодатью; всякую мелочь, с ним случившуюся, он тотчас истолковывал как сотворенное им чудо, и, кажется, от частого повторения подобных выдумок в конце концов сам наполовину им поверил, так что, следя за его деятельностью, нередко трудно бывает решить, где в нем кончался симулятор и где начинался фанатик. Теперь по приказу Аракчеева и митрополита Серафима он «восстал на брань» со всем свойственным ему пылом, имея основания ожидать за свое усердие «великие и богатые милости».
Впервые Фотий был вызван из Сковородского монастыря, где он тогда был игуменом, в Петербург, на театр военных действий против Голицына, в апреле 1822 г. Поклонницы Фотия, гр. Орлова, Дарья Державина и другие, возили его по разным аристократическим домам Петербурга на беседу, «а по беседе учреждаемы были в тех домах пития и яствия во славу Божию». После обеда Фотий, наораторствовавшись, ложился на диван, а дамы подходили целовать его руки. Распря между митрополитом Серафимом и Голицыным была уже в полном разгаре. Фотий отнесся свысока к обоим. Серафима он называл в своих записках «муж прост, словом не силен, но ревностен к делу Божию». Голицына даже во время наибольшего обострения своей вражды к нему он признавал в душе кротким и истинным христианином: «другу не изменит, врага не обидит» (письмо Фотия к Павлу в 1823 г.), что не мешало тому же Фотию изрыгать на Голицына публично страшные хулы. Первоначально Фотий повел себя по отношению к Голицыну чисто по-иезуитски. Называя князя на стороне «врагом веры», он делал вид, что хочет примирить его с митрополитом, и так обворожил князя, что тот по простосердечию сам взялся устроить Фотию первую аудиенцию у государя.
Аудиенция состоялась 5 июня 1822 г. и продолжалась полтора часа. Накануне и Серафим и Голицын давали Фотию каждый свои советы о том, что говорить царю. Но Фотий имел собственный план. Об этой аудиенции мы знаем со слов самого Фотия, и, если верить его рассказу, государь казался взволнованным и проникшимся речами Фотия против тайных врагов святой веры. Затем Фотия представили императрице Марии Федоровне, где он также «стоял за Серафима» и резко порицал сотрудников Голицына. Между тем Голицын и не подозревал, куда гнет Фотий, и еще целый год после того вел задушевную переписку и с Фотием, и с Орловой. В этих письмах Голицын восторгается учительными беседами, исходящими из медоточивых уст Фотия, просит его советов по разным вопросам веры, советуется с ним о значении виденных снов[632], пересылается подарками; излияния, поклонения, превознесение духовных совершенств Фотия переполняют эти письма. Таковы же и письма князя за это время к гр. Орловой. И здесь чуть ли не в каждой строке речь идет о Фотии, по благословению которого князь называет графиню «сестрой о Господе». Голицын собственноручно переписывает для Орловой обширный трактат Фотия о смерти[633].
Одним словом, на основании этих писем можно было подумать, что между Голицыным, Фотием и Орловой завязалось истинное духовное братство.
А между тем Фотий, после аудиенции у государя получивший алмазный крест и вскоре — перевод на место игумена в Юрьевский монастырь, лаская Голицына, только ждал знака из столицы, чтобы нанести ему последний удар. Вскоре после аудиенции и под прямым его влиянием вышел указ о закрытии всех тайных обществ и масонских лож. В 1823 г. Магницкий и Аракчеев подняли шумное и нелепое обвинение против сотрудника Голицына, Попова, за участие в переводе на русский язык совершенно невинного богословского сочинения Госнера[634]. Из этого дела состряпали целый процесс, перетревожили массу людей, и уже по воцарении Николая I все дело лопнуло как мыльный пузырь.
Наконец, в апреле 1824 г. Фотий вторично был вызван в Петербург собственноручным письмом Аракчеева[635]. В петербургском доме гр. Орловой собрались Серафим, Аракчеев, Фотий и Магницкий на военный совет. Решено было, что митрополит Серафим поедет к государю требовать отставки Голицына Трижды владыка садился в карету и опять выходил из нее и в волнении возвращался в дом, не решаясь ехать. Наконец, его окончательно уговорили, и вслед за каретой митрополита поехал Магницкий наблюдать, чтобы владыка не свернул с дороги. Беседа государя с митрополитом Серафимом длилась до глубокой ночи. А через три дня Аракчеев устроил высочайшую аудиенцию и Фотию. Фотий введен был во дворец тайным ходом и пробыл с государем в течение трех часов. По словам Фотия, он обратился к Александру с громовой речью о том, что всюду кишат политические заговоры, что библейские общества служат гнездилищем революции и необходимы скорые и решительные меры против этого зла. Александр назвал Фотия посланником Бога и поручил ему изложить письменно все свои предложения. Фотий вышел от царя «с головы до ног, яко водою, потом смочен» и прямо поехал к митрополиту передать радостную весть о выигрыше дела. Через несколько дней митрополит Серафим принял Аракчеева и, сняв свой белый клобук и бросив его на стол, поручил передать государю, что он лучше откажется от сана, но не помирится с Голицыным. Тогда же Фотий отправил государю ряд записок, в которых так формулировал необходимые меры: 1) уничтожить министерство духовных дел, а министерство просвещения и почт отнять у известной особы (Голицына), 2) уничтожить библейское общество, 3) Синоду быть по-прежнему и надзирать за просвещением, 4) выгнать проповедников Госнера, Феслера
