Исторические силуэты - [113]

.

И так поступал Аракчеев с подчиненным, к которому он вообще благоволил и с которым поддерживал личное знакомство.

Если такова была бесчувственная строгость Аракчеева к подвластным ему офицерам, то можно себе представить, как жилось в ежовых рукавицах графа крестьянам его вотчины. Перебирая журналы и брошюры 20-х годов XIX столетия, вы не раз встретитесь с восторженно-слащавыми панегириками, которые в изобилии стряпали тогда услужливые борзописцы в честь несчетных благодеяний, изливаемых Аракчеевым на своих крестьян. Мы увидим далее, что Аракчеев был великим мастером по части сооружения вокруг себя декоративного, показного благоденствия, которое и давало литературным предкам г. Меньшикова[483] формальное основание для печатных славословий. В числе сельских учреждений Аракчеева были и такие, от которых крестьяне действительно получали настоящую пользу, как, например, основанный Аракчеевым в Грузине мирской банк для выдачи крестьянам беспроцентных ссуд на приобретение скота и на хозяйственные постройки; для учреждения этого банка Аракчеев пожертвовал 10 000 руб[484]. Но и такие отдельные благодетельные меры не могли смягчить для аракчеевских крестьян всей тягостности их существования под властью жестокого помещика, что доказывается массовым бегством крестьян из аракчеевских вотчин. Мучительство и тиранство лежало в основании всего управления этими вотчинами. В Грузине всегда стояли кадки с рассолом, в котором мокли палки и прутья, приготовленные для расправы с крестьянами и дворовыми. Весь подбор изощренных наказаний, которые только знала мрачная эпоха крепостничества, нашел свое усердное применение во владениях «грузинского пустынника», как любил себя называть Аракчеев. По неделям и месяцам ходили люди Аракчеева с рогатками на шее, которые не давали им возможность прилечь; рогатки надевались и на женщин, и на девушек, и в таком виде наказанным приказывали являться в собор к церковным службам. С обычной своей аккуратностью Аракчеев составил для своих вотчин целое уложение о наказаниях. За первую вину по этому уложению полагалось сечение на конюшне; за вторую — отсылка в поселенный полк для наказания там «аракчеевскими» толстыми палками[485]; за третью — телесное наказание еще более суровое, которое производилось уже перед окнами господского дома вызванными из полка палачами (почему-то это лобное место Аракчеев определил перед окнами библиотеки); сверх телесного наказания провинившимся грозило еще заключение в домашнюю тюрьму, названную почему-то «Эдикулем», — это было темное холодное здание, сидение в котором причиняло узникам немалые страдания. Исполнителями своей воли по части муштрирования дворни и крестьян Аракчеев избирал людей, не уступавших ему самому в жестокости. Главная управительница Грузина, уже упомянутая выше Минкина, стяжала себе своим обращением с подневольными людьми славу Салтычихи[486] и была убита дворовыми за свою безжалостность. Помощником ее по управлению дворней был архитектор Минут, настоящий зверь, от преследований которого дворовые нередко бросались в пруд и топились. Как-то раз дворня, не выдержав, принесла жалобу Аракчееву на жестокость Минута. Что же Аракчеев? Пришел к Минуту да и говорит с обычной своей гнусавой протяжкой: «Не ладно у тебя, братец, что люди на тебя жалятся, это не дело, не люблю я этого; надо так наказывать, чтобы и жалиться не смели». И стало после этого еще хуже, рассказывали дворовые Грузина. От наказаний не были избавлены и дети, которые боялись Аракчеева больше лешего и буки. При въезде Аракчеева в какую-нибудь принадлежавшую ему деревню нередко разыгрывалась оригинальная сцена: ребятишки, завидев графский экипаж, со всех ног бросались во все стороны, врассыпную; граф, не выносивший такого открытого изъявления нелюбви к нему, в гневе выскакивает из экипажа и сам пускается преследовать ребят, настигает некоторых и принимается их наказывать. Бывало, в добрую минуту давал он ребятам леденцы и пятачки; но юное поколение грузинских селений не хуже взрослого знало непрочность господской ласки. Очевидцы рассказывали, какая бурная радость охватила аракчеевских крестьян при известии о смерти графа; и дети, и мужики, и бабы не могли опомниться от счастья, и только одно опасение несколько туманило общее веселье: «А ну как граф да снова встанет?»[487].

Читатель может заметить, что вся эта суровая и даже жестокая «муштра» и служебных подчиненных, и крепостных людей соответствовала общему уровню нравов той эпохи, и Аракчеев в этом отношении являлся лишь истинным сыном своего века. Однако известны факты, указывающие на то, что Аракчееву было свойственно находить в мучительстве какое-то особенное сладострастное наслаждение. Я склонен думать, что эта черта доходила у него до чисто патологической мании[488]. Толь и Михайловский-Данилевский свидетельствуют, что на разводах в Гатчине при императоре Павле Аракчеев с ревностным увлечением собственноручно вырывал у солдат усы[489]; а близко знавший Аракчеева Мартос[490] сообщает, что в день воцарения императора Павла Аракчеев при разводе откусил у одного солдата ухо