Исторические силуэты - [110]

беспрерывно оглашал залы дворца криками: «мира, мира!», к противникам продолжения войны примкнул и Аракчеев, но Александр твердо повторил в ответ на все эти призывы свое известное обещание не положить оружия, доколе хотя один неприятель будет оставаться в пределах России. Такую же бесповоротную решимость проявил Александр в деле устройства военных поселений. Даже Аракчеев был против этой злосчастной затеи. Кровавый бунт, разразившийся в поселениях, мог бы поколебать решимость и очень твердого человека Но Александр откликнулся на все эти затруднения и препятствия лишь следующими словами: «Военные поселения будут существовать, хотя бы для этого пришлось выложить трупами всю дорогу от Петербурга до Новгорода».

Не достаточно ли приведенных указаний для того, чтобы подвергнуть большому сомнению легенду о слабоволии и уступчивости Александра? Но с устранением этой легенды падает и возможность представлять Александра жертвою посторонних влияний, а в частности, падает возможность объяснять и возникновение «аракчеевщины» тем обстоятельством, что Александр попал в духовный плен к «грузинскому отшельнику». Аракчеев мог стать при Александре лишь тем, что желал в нем иметь сам Александр. Таким образом, история возникновения аракчеевщины требует особого рассмотрения. И прежде всего является вопрос: какими сторонами своей личности мог Аракчеев привлечь к себе доверие и дружбу Александра?

Для ответа на этот вопрос необходимо познакомиться короче с личностью страшного графа.

Глава вторая АРАКЧЕЕВ

I

По наружности Аракчеев был немногим благообразнее Квазимодо[465]. В мемуарах современников Аракчеева находим несколько выразительных описаний его внешности. В записках Гриббе[466], в 1822 г. впервые увидавшего Аракчеева при поступлении в поселенный по р. Волхову полк его имени, читаем: «Фигура графа поразила меня своею непривлекательностью; представьте себе человека среднего роста, сутулого, с темными и густыми, как щетка, волосами, низким волнистым лбом, с небольшими, страшно холодными и мутными глазами, с толстым, весьма неизящным носом формы башмака, довольно длинным подбородком и плотно сжатыми губами, на которых никто, кажется, никогда не видывал улыбки или усмешки. Верхняя губа была чисто выбрита, что придавало его рту еще более неприятное выражение. Прибавьте ко всему этому еще серую куртку, надетую сверх артиллерийского сюртука (так он одевался при осмотре полей, работ поселян). Он говорил сильно в нос и имел привычку не договаривать окончания слов, точно проглатывал их»[467].

Саблуков[468] оставил нам в своих мемуарах еще более наглядное изображение Аракчеева: «По наружности Аракчеев похож на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав и жилист; в его складе не было ничего стройного, так как он был очень сутуловат и имел длинную тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил, мышц и т. п. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие мясистые уши, толстая, безобразная голова, всегда наклоненная в сторону; цвет лица его был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. Чтобы дорисовать его портрет, — у него были впалые, серые глаза и все выражение его лица представляло странную смесь ума и злости»[469].

В противоположность Квазимодо, Аракчеев не обманывал своею наружностью: его отталкивающей внешности соответствовали крайне непривлекательные душевные качества. Здесь я должен сделать одну оговорку. Изучая личность такого человека, как Аракчеев, который сумел сосредоточить около своего имени необъятное количество острой ненависти, естественно опасаться, что в отзывах современников, рисующих его духовную физиономию, к исторической правде невольно примешалось много всякого рода преувеличений, прикрас или даже сознательных выдумок, продиктованных горьким чувством затаенной обиды. Слишком много ужасов, иногда невероятных, рассказано об этом человеке в исторических мемуарах, чтобы при чтении их не задуматься порою над вопросом: где может быть проведена та черта, которая твердо отделила бы в наших сведениях об Аракчееве правду от вымысла, Wahrheit от Dichtung?

К счастью, мы можем, как мне кажется, принять достаточно надежную меру предосторожности против засорения нашего очерка подробностями сомнительной достоверности. Среди лиц, писавших об Аракчееве, немало таких, которые не только не понесли от Аракчеева какой-либо личной обиды, но, как раз наоборот, находились у него на хорошем счету, пользовались его благоволением и потому не могли иметь особых побуждений к умышленному сгущению мрачных красок при изображении его личности. Если воспоминания этих лиц все-таки дышат горечью и развертывают перед нами зловещие картины, мы имеем полное основание доверять таким показаниям, не рискуя воспроизвести исторической клеветы[470]. На таких именно источниках я основываю нижеследующий очерк личности Аракчеева. Осторожность заставляет меня пожертвовать некоторыми красочными подробностями, но, думается мне, тем более выиграют в своей внушительности отобранные мною данные.