Исторические силуэты - [107]

Так было с общеизвестным планом «Священного союза», так было с гораздо менее известным планом Александра относительно переустройства Российской империи на федеративных началах. Проект «Священного союза»[442], написанный собственноручно Александром, имел целью утверждение политической системы Европы на заветах Спасителя. По обыкновению, Александр не определял точно, в чем именно будет состоять преобразованный на этих началах международный порядок. Зато для него было совершенно ясно, что для достижения этой цели христианские государи должны заключить тесный союз и твердо взять на себя руководство жизнью своих народов. Исход дела общеизвестен. Меттерних[443] посмеялся над мечтательной целью проекта, зато ухватился обеими руками за рекомендованное им средство и сделал из этого «средства» опорный пункт общеевропейской реакции.

В то же время Александр составил не менее своеобразный план и специально для России. Александр еще в молодости обнаруживал интерес к федерализму. Ввиду этого интереса он предпринимал даже попытки к непосредственному сближению с Джефферсоном[444].

Впоследствии ход политических событий привел к образованию на окраинах России двух государств, которые были соединены с Российской империей связью федеративного характера; то были царство Польское и великое княжество Финляндское. Эти события оживили в уме Александра его давний интерес к федерализму. Составленный по поручению государя Новосильцевым[445] проект конституции проникнут явными федералистическими тенденциями. Хотя проект Новосильцева не получил дальнейшего движения, но мысль самого Александра продолжала работать в том же направлении, и, как теперь известно, плодом этой работы явились весьма своеобразные новые планы. Мечтательному уму Александра стала рисоваться Россия в виде группы обособленных областей, из которых каждая имеет свое внутреннее устройство, основанное на свойственном населению данной области коренном жизненном принципе. Таким образом, подобно Польше и Финляндии, и другие окраины должны были получить свои конституции, приноровленные к жизненным особенностям данных местностей. И вот с этой-то федералистической мечтой Александр ухитрился соединить… свой план военных поселений. Подобно окраинам, и внутренние части империи должны были составить компактную, обособленную область, причем в основу ее политической организации должен был лечь строй военных поселений, по мнению Александра, наиболее соответствовавший бытовым особенностям коренного русского населения.

Создав себе этот план, Александр, по обыкновению, не вдумывался в его подробности и не трудился над изысканием способов к его осуществлению во всей совокупности. Предоставляя и то и другое неопределенному будущему, Александр, как всегда, сосредоточился на одной из частностей, и как раз именно на такой, которая стояла в наиболее нелепом противоречии с основной идеей всего замысла. Этой частностью явилось устройство военных поселений, ставшее излюбленным делом Александра во вторую половину его царствования и окончательно закрепившее неограниченный фавор Аракчеева. Такова была удивительная судьба всех кабинетных фантазий Александра: романтическая утопия «Священного союза» дала осязаемый плод в виде «меттерниховщины»; а бесформенные мечты о русских монархических соединенных штатах какими-то непостижимыми зигзагами мысли приводили к торжеству «аракчеевщины». И вопреки распространенному мнению о том, что Александр по слабости характера уступил влиянию Аракчеева, отказываясь от собственных планов, на самом деле Аракчеев с его военными поселениями сам целиком входил в эти планы царственного мечтателя, умевшего, как никто, связывать в своих фантазиях самые противоположные элементы. Известно, что мысль о военных поселениях принадлежала лично Александру, и Аракчеев, не одобрявший этой мысли и возражавший против нее, стал во главе военных поселений только из угождения воле государя.

Так противоречивость действий Александра часто давала иллюзию слабоволия и уступчивости посторонним влияниям, а на самом деле во многих случаях она была просто естественным следствием мечтательного пристрастия этого человека к бесплодной и противоречивой фантастике.

Но это была фантастика особого рода. Александр не противополагал мир действительности миру своих грез, а всегда связывал оба эти мира в какую-то причудливую взаимозависимость. Вот почему и Метгерних и Аракчеев оказывались в его представлении необходимыми и наиболее верными орудиями для подготовления на земле царства евангельской истины и политической свободы.

Легко понять, что столь своеобразный мечтатель вовсе не был беспомощным простаком «не от мира сего» в делах текущей политики и житейской практики. Любуясь отдаленными перспективами своей фантазии, Александр в то же время отлично умел справляться с ближайшими задачами текущей минуты. Здесь во всем блеске развертывался его незаурядный талант к тонким мистификациям. Уже в ранней молодости ему пришлось пройти тяжелую жизненную школу, которая потребовала от него высшего напряжения осторожной изворотливости. С первых шагов его сознательной жизни судьба поставила его между двух враждебных лагерей, между Петербургом и Гатчиной