Истина существует: Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников - [25]

ВАУ: С кем? Кто там участвовал?

ААЗ: Друзья-математики: Никита [Введенская], Синай… В поход по Днестру. Сколько можно? Морочили голову. Я к этому спокойно совершенно относился: нормальная советская заморочка головы, и все. Мы сплавлялись по Днестру, потом в конечном итоге добрались до Одессы. А в Одессе ждало письмо «до востребования»: «Немедленно возвратиться в Москву для отправки в Париж!»

ВАУ: А откуда знали адрес ваш?

ААЗ: Ну дома, наверно, взяли. Мама моя же знала, конечно. К этому моменту поход закончился, каждый поступал, как хотел. Кто ехал в Крым, кто еще куда, так что поход я не прерывал.

Елена Викторовна Падучева рассказывает:

— К какому-то моменту стало ясно, что после третьего курса Андрей в Париж не поедет. И в этот момент подвернулся байдарочный поход математиков. И мы там были уже вдвоем в байдарке, в этом походе. Даже есть фотографии какие-то. Под парусом плывем. Поставили парус для красоты. Пока был попутный ветер.

— То есть, когда он уже уехал, вы уже имели в виду, что… Что-то имели в виду, да?

— Ну, трудно сказать. Трудно сказать! Он вернулся в 1957 году, а поженились-то мы в 1958-м только еще! Андрей доучивался.

— И в котором месяце вы вернулись в Москву? — спрашивает Зализняка В. А. Успенский.

ААЗ: В сентябре.

ВАУ: И куда пошли?

ААЗ: Ну, куда приказано было! Не помню, в каком порядке это было, только в какой-то момент было приказано явиться на Старую площадь. На Старой площади кабинет с какой-то фамилией, потом меня вызвали к столу, там сидят какие-то серьезные мужики, которые уже проводили со мной инструктаж, как я теперь понимаю. Я тогда не знал никаких этих слов, ни понятий. Они мне говорили какие-то, как и положено, слова: «комсомольский долг», еще там…

ВАУ: Да, «достойно представляйте нашу»…

ААЗ: Да-да. Потом главный из них как-то сделал жест такой, показывающий «ну, а теперь ну ее, эту бодягу»: «Слушай, парень, дело!» На «вы», правда. «Вы ж там, понимаете, вы год там проведете. Год. Ну так вот, запомните: годик надо железно потерпеть!» Как-то я сообразил, что он имеет в виду, но с некоторым усилием.

А потом произошло чудо природы: действительно, 21 сентября какие-то билеты выдали…

ВАУ: А виза? Шмиза?

ААЗ: Ну конечно, виза-шмиза, все было сделано. Не я же делал это! А вы спрашиваете, значит, вы забыли! Ну как человек может даже думать, что он сам может что-то сделать для себя? Мне даже не говорили слово «виза», никто. Я в невежестве о том, зачем нужна виза, оставался еще лет 30!

ВАУ: И вот вы сели в поезд… или куда вы сели?

ААЗ: В самолет.

ВАУ: Все восемь человек?

ААЗ: Два человека. Партиями мы добирались. Мы были последние, все уже были там. Там уже были все студенты Иняза, и со мной остался только один Коля Ананьев, студент такой.

ВАУ: Вас посадили в самолет, и…

ААЗ: Бог с вами, вы думаете, был такой самолет «Москва — Париж»? «Москва — Париж» — это как «Москва — Луна»!… «Москва — Хельсинки», «Хельсинки — Копенгаген», «Копенгаген — Париж». Три самолета.

Сильнейшее было ощущение — когда я прибыл, была прекрасная погода, 22 сентября я прилетел; земля была видна полностью: все реки там, озера — все видно! Это непередаваемое ощущение, что сверху границы не видно. В это поверить невозможно: граница — это главное понятие мироздания! А ее вроде нет: лес и лес. Потрясение от того, что самолет пролетает границу и ничего при этом не происходит.

ВАУ: Хорошо, а как ваше ухо? [30]

ААЗ: Ухо постепенно ухудшалось. Оно стало давать боли, все больше и больше… Ну, последний раз я летал уже в 1973 году, мне, следовательно, сколько было? Сорока еще не было. Первые полеты вообще ничего не чувствовалось. Тогда я еще, к счастью, понятия не имел, что с самолетами мне… позже все началось.

Самолет на Париж вылетал уже ночью. Поэтому Париж открылся таким океаном огней. Ну, и я стал узнавать контуры: Сакре-Кер, Эйфелева башня…

ВАУ: А вы уже, кажется, выучили карту Парижа до этого?

ААЗ: Ну, год целый у меня был для этого! Я ее не выучил, а просто перерисовал своими руками. Я перерисовал карту — не всю, конечно, а взявши из нее то, что я считал для себя нужным. Не тысячу улиц, которые были в Париже, а, там, 250. Она есть у меня, эта карта. Так что в Париже с первого же дня было ясно, где надо налево, направо, что будет дальше. С первого дня!

С первого дня ничего не было ясно, потому что была инструкция того же ЦК КПСС, что ни в коем случае никогда не выходить на улицу одному, только с другим советским человеком. Всегда. Всегда!

Первый раз я… мне нужно было послать открытку домой, что я долетел. Открытку, которая будет идти в Москву неделю. На почту. И я, честно выполняя инструкции, добросовестно считая нужным… что значит «считая нужным»? Это очевидно! Искал себе попутчика, который пойдет со мной на почту. Мне все отказывали. Я говорю: «Да мне же нужно, дома беспокоятся!» — «Ну, раз тебе нужно, ты иди гуляй». Как вообще? И тут до меня дошло, что одно дело — инструкция на Старой площади, другое дело — как люди живут в Париже. Это было первое такое открытие. Это абсолютно избавило меня…

Первый раз я один вышел на улицу в Париже. Вышел из посольства… Я и так знал, куда идти, никаких проблем совершенно. Знал, где почта. И сейчас даже могу сказать, какие улицы надо было пройти. Трудность была только в том, что у меня закружилась голова от многоцветья. От того, что везде виднелись обложки журналов — вот как сейчас в Москве; для человека Москвы 1956 года улицы, где вот так вот лежат обложки журналов, — это место, где болят глаза. Слепнут. От обложек журналов. И от афиш.