Истина стоит жизни - [43]

Переправа через озеро всегда предпринималась в ночные часы, так как ночью вода бывает спокойна, днем же можно ожидать бури. Так предполагалось сделать и на этот раз. Однако когда путешественники отдыхали у деревни Мзиму на северной оконечности острова Убвари[16], дожидаясь вечера, чтобы отплыть к восточному берегу, появились признаки надвигающейся непогоды. Небо потускнело и заволоклось дымкой, ветер улегся, а солнце, как обычно перед дождем, палило нещадно, нагнетая тяжкий и душный зной. Над чернеющим вдали барьером северо-восточного берега, разрезанным по горизонтали узкой полосой тумана, и за темными лесистыми горами па западе время от времени вспыхивали белые молнии, и тревожные раскаты отдаленного грома будили мертвую тишину. Чайки, предчувствуя ненастье, с истошным криком поодиночке носились над водой. Бертон предложил переждать непогоду; но ваджиджи, спешившие домой, не хотели и слышать о задержке.

Покинув Мзиму перед закатом, лодки в продолжение двух часов плыли вдоль берега на юг. Был один из тех зловещих сверхъестественно тихих тропических вечеров, когда чем безжизненнее затишье, тем неистовее буря, что сменит его. Однако моряки отважно распрощались с берегом, и в сгущающихся сумерках темная стена западных гор быстро скрывалась из виду. Но не успели пловцы достигнуть середины озера, как налетел внезапный порыв холодного ветра — верный предвестник приближающегося шторма, сгустилась тьма под наползающим покрывалом низких густых облаков, сверкнули одна за другой несколько отвратительных белых молний, будто бы только затем, чтобы с невероятной резкостью показать, насколько жалки эти две узкие лодчонки с их перепуганными пассажирами, и после этих вспышек мрак стал таким густым и непроглядным, что, казалось, его черную стену можно пощупать рукой.

В этом кромешном мраке удары грома, то гулкие и раскатистые, как залпы орудийных батарей, то оглушительно трескучие, казались до нелепости неуместными и неправдоподобными и наполняли душу суеверным ужасом. Составленные пучком боевые копья с железными наконечниками, казалось, так и зазывали электрический заряд грянуть по злополучным челнам.

Пошел дождь. Ветер крепчал, поднялась высокая крутая волна. Нагруженные мотыгами, кинжалами, топориками и другими железными изделиями (в Увире, на месте их производства, они стоили вдвое дешевле, чем в Уджиджи), лодки сидели низко, волна захлестывала через борт, черпальщики не успевали вычерпывать воду.

Матросы молча с упорством отчаяния делали свое дело, стараясь держать челны носом к волне, и лишь изредка традиционный жалобный возглас «О, моя жена!» тоскливо проносился и замирал над бушующей бездной. Бомбей, большой вольнодумец в хорошую погоду, вспомнил теперь об Аллахе и обращался к нему с горячими мольбами, полными раскаяния и благонамеренных обещаний. Бертон, сидя на дне лодки, кутался в свой макинтош из прорезиненной ткани, последнюю новинку европейской швейной промышленности, и с горечью думал о том, насколько теперь маловажно остаться сухим.

На счастье, дождь усилился и сбил волну. Однако борьба со стихией все еще требовала от матросов напряжения всех сил. Когда на рассвете пловцы достигли восточного берега, людям даже было не до того, чтобы подобающим образом выразить радость спасения. Матросы, едва вытащив лодки на берег, упали возле них на голый песок и так проспали до самого полудня.

Не успели путники оправиться от перенесенных невзгод и страхов, как случилось новое печальное происшествие. Во время стоянки в деревне Вафанья, самом южном пункте Урунди у границы с Уджиджи, один захмелевший варунди, вооружившись дубинкой, стал нападать на ваджиджи. Каннина призвал людей к оружию. Перепуганный Валентин схватил револьвер Бертона и выстрелил в толпу, ранив одного из своих же людей. Пуля крупного калибра вошла в грудь на два дюйма ниже правого соска и вышла около позвоночника. Только то, что пострадавший был рабом, спасло Валентина, а вместе с ним и всех членов экспедиции, от кровной мести.

После всех этих мрачных событий тем более нелепой казалась торжественная встреча в Кавеле со стрельбой, музыкой и плясками…

Итак, продолжавшееся почти месяц плавание не принесло никаких положительных результатов. По возвращении в Кавеле путешественники обнаружили, что количество бус и тканей, оставленных на попечении шейха Саида бин Салима, катастрофически сократилось; теперь их едва хватало, чтобы нанять носильщиков на обратный путь до Уньянъембе. Там у купца Амира хранились еще кое-какие запасы, недостаточные, однако, для того, чтобы добраться до побережья. На прокормление в пути средства вовсе отсутствовали. Но хуже всего было то, что кончились все лекарства и любая болезнь становилась во много раз опасней. Оставалась единственная надежда на приход каравана, о снаряжении которого Бертон договаривался с занзибарскими купцами. С этим караваном должны были, наконец, прибыть продовольственные посылки и медикаменты из Англии, о которых Бертон в своем письме просил Королевское географическое общество…

И вот — о радость! — пришло известие, что караван, направляющийся к большому мундева, вазунгу Бертону, преодолел реку Малагарази и через несколько дней будет в Уджиджи. Бертон и Спик, воспрянув духом, планировали исследовательскую работу на обратном пути, поговаривали о том, чтобы завернуть из Уньянъембе на озеро Укереве, и даже неудача с исследованием Танганьики не казалась им больше такой непоправимой. И, наконец, с обычным шумом и торжеством в Кавеле вступил долгожданный караван.