Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность. - [8]

При всех литературно-художественных различиях произведения, вошедшие в этот сборник, имеют одно общее: идейную направленность. Их авторы раскрывают правдивую картину современной действительности ФРГ, не боясь выставить на обозрение и ее темные стороны, показать живучесть фашистского прошлого, во многом еще не преодоленного. Опровергая официальную пропаганду о государстве «всеобщего благополучия», о «социальном партнерстве» и тому подобном, авторы сборника помогают нелегкой борьбе демократических миролюбивых сил ФРГ за лучшее будущее родной страны, за мир без войн, без оружия. Их произведения помогут и советским читателям составить более полное представление о жизни и проблемах Федеративной Республики Германии наших дней.

В. Стеженский

ГЮНТЕР ЗОЙРЕН ПРОЩАНИЕ С УБИЙЦЕЙ GÜNTER SEUREN ABSCHIED VON EINEM MÖRDER © 1980 by Rowohlt Taschenbuch Verlag GmbH, Reinbek bei Hamburg Перевод В. КУРЕЛЛА

ПРЕМИЯ ЗА РАССТРЕЛ

В дверную щелку гостиной я видел мужчину; если не считать синих шерстяных плавок с растянувшейся резинкой, косо съехавших ему на бедра, он стоял у раскрытого окна голый. Мужчина был худощав и костист, такие не набирают веса. Его скроенные в обтяжку воскресные костюмы висели, занафталиненные, в платяном шкафу. В летнюю жару он любил расхаживать почти голышом, и мундир свой разложил в ногах супружеской кровати в спальне. Я тихонько проскользнул в гостиную и стал наблюдать, как он чистит пистолет. Мы были одни в комнате, молчали, лишь необходимые движения и звон металла, мне хотелось быть к нему поближе, опереться рукой о стол, но ничего из его вещей я трогать не хотел: ни ершика для чистки пистолета, ни засаленной тряпки, ни крохотного пузырька с маслом, ни рассыпанных на газете патронов.

Он впустил меня, уселся на диван и продолжал чистить, затем вложил патроны в обойму, а обойму в вальтер. Как по-отечески он тогда выглядел, почти что неопасным, отрешенным, словно кто-то дал ему в руки пистолет на потом-потом. Мне было чуточку неловко за него из-за этих сползавших плавок; когда он сел, они у него совсем съехали.

У меня сохранились снимки: мы оба сидим на диване, я целюсь из пистолета в объектив, а он одной рукой обнимает меня; казалось бы, его рука должна лежать у меня на ребрах, легонько обхватывая пальцами, но он лишь для вида прижимает меня к себе, на моей белой рубашке виден его сжатый кулак.

Порой, когда я в плохую погоду навожу порядок в своих бумагах, эти фотографии будто сами собой попадаются мне под руку. Красная деревянная шкатулка меня втайне притягивает, я открываю ее, чтобы смущенно наклониться над фотографиями моложавого тридцатидевятилетнего мертвеца, которого я в свои сорок восемь лет давно уже пережил. Я сравниваю, выискиваю между нами сходство. Отец каждый год присылал снимки; чаще всего он сидит или стоит на пне, до самого горизонта стелется низменная равнина — бесснежный зимний ландшафт под Тильзитом[1], — за его сапогами виден Мемель[2], зима сорок третьего года, он в фуражке с черепом.

Прежде я думал, он всего лишь задерживается и в один прекрасный день постучит в мою дверь, оборванный старик, утверждающий, что он мой отец, севший в последнюю минуту на судно, которое отплывало в Парагвай. В Парагвае он прижился в «Колонии Вальднер 555»; «555» был номером Бормана[3] в СС, там отец, возможно, присматривал за овчарками и сигнализацией.

Когда он в пограничном районе контролировал пересекающих границу голландцев, поезда с трудовым людом, работавшим за германские марки, в кругу семьи рассказывали, что к нему хорошо относятся — он-де при проверке паспортов не придирается. Если Гитлер проиграет войну, его уж как-нибудь вытащат из грязи. «Мы тебя, Карл, — будто бы шептали ему иностранные рабочие, — мы тебя перетащим через колючую проволоку на нашу сторону». Голова кругом идет при мысли, что меня породил человек, которого я пережил уже на столько лет. Этот так и не найденный человек, лежащий кверху лицом в грязи и постепенно под дождем оседающий, превращающийся в месиво, будь то в ледяную стужу или под влажным теплым ветром, мокрая куча, в которой копошится воронье, в этих пуговицах, клочьях брюк, склевывая и глотая опавшую мокрую плоть, пока мягкая земля не засосет его окончательно. А закат жизни — старость? Разве он ее все-таки не заслужил? Праздновать его день рождения, трясти руку, которая уже не держит пистолета, время от времени ходить с ним куда-нибудь поужинать, в ресторан, где он станет ругать жесткое мясо и плохое обслуживание. Он не видит, как кельнер за его спиной стучит себя по лбу. Нож не режет, хлеб черствый, вино отдает пробкой — он не замечает, что его кормят из милости.

Я еще раз перечитал вырезанное несколько лет назад из газеты сообщение:

В Рохератском лесу, поблизости от бельгийско-немецкой границы, гуляющий натолкнулся на прежде неизвестное место боя времен второй мировой войны. Жандармерия и представители гражданской обороны предполагают, что более тридцати лет назад здесь бушевал жестокий рукопашный бой между немцами и американцами. Пока что обнаружены останки четверых немецких солдат в мундирах СС, много касок и боеприпасов. Поисковые команды ожидают, что при дальнейшем обследовании небольшого, всего в 250 кв. метров, участка, будут найдены трупы других немцев и американцев.