Искренность после коммунизма. Культурная история - [62]

.

Эссе Бавильского — хорошая отправная точка для исследования риторики искренности в 1990‐х и начале 2000‐х годов. Наблюдая новую искренность одновременно в театре, музыке, литературе и кино, автор разделяет тот междисциплинарный подход, который доминировал в суждениях на эту тему в данный период. При этом, причисляя к своему канону новой искренности различные иконы постсоветской поп-культуры, Бавильский также указывает на взаимосвязь искренности с тем процессом селебрификации — то есть создания культа звезд, — который будет нас особенно интересовать в дальнейшем[537].

ЛИТЕРАТУРА: ПОСТПОСТМОДЕРН И ЯРЛЫКИ НОВОЙ ИСКРЕННОСТИ

В 1990‐х и начале 2000‐х постпостмодернистская риторика быстро завоевывала популярность. В России наибольшее количество обращений к «постконцептуализму» или «постпостмодернизму» происходило в той области, которая интересует меня прежде всего, — в литературе. В предыдущей главе мы видели, как в конце 1980‐х и начале 1990‐х годов несколько русских писателей и критиков выступили за «новую искренность» или «критический сентиментализм». Начиная с этого времени число приверженцев новой культуры чувств росло в геометрической прогрессии. Их голоса сливались с голосами более широкого круга авторов, критиков и ученых, провозглашавших наступление в России эпохи позднего постмодернизма, или постпостмодернизма. Вот в общих чертах некоторые из их ключевых тезисов:

• в 1993 году влиятельный поэт и критик Михаил Айзенберг определил постсоветскую реальность как «постконцептуальную», а задачу современной поэзии как «преодоление кавычек»;

• в 1997 году критик Вячеслав Курицын объявил «конец героической эпохи постмодерна» и появление в русской литературе «постпостмодернизма»;

• в 1999 году Марк Липовецкий ретроспективно диагностировал «кризис» постмодернизма и усмотрел «новый гуманизм» в сочинениях 1990‐х годов;

• наконец, в 2001 году поэт Дмитрий Кузьмин — еще одно знаковое имя в русской литературной критике XXI века — очертил контуры «постконцептуалистского» канона в новой русской поэзии, которая выдвигает на первый план «прямое лирическое высказывание», признавая в то же время «невозможность такого высказывания»[538].

К этому списку можно добавить еще много примеров кристаллизации идеи о том, что постмодернизм находится в кризисе и что развиваются новые литературные течения. Неудивительно, что в литературном ландшафте, окрашенном в постпостмодернистские тона, риторика (новой) искренности стала звучать все чаще. В 1980‐х и начале 1990‐х годов призывы Пригова и Эпштейна к новой искренности были исключениями, однако начиная с середины 1990‐х годов это понятие подхватывают все новые литературные критики. Со временем все большее число литературоведов использует его для указания на то, что определенные авторы или тексты противостоят постмодернистскому типу сознания. Яркий пример — Наталья Иванова, уже упомянутая в предыдущей главе. В 1998 году она утверждала, что постмодернизм — поэтика «вялая, скучная, вязкая», и возлагала надежды на «литературу „вольного дыхания“ или „новой искренности“»[539]. В качестве представителей этой новой словесности Иванова называла поэтов Льва Рубинштейна и Сергея Гандлевского[540].

В 2000‐х годах фраза «новая искренность» стала вызывать еще больший интерес у литераторов. Насколько модным это понятие стало в конце 2000‐х годов, иллюстрируют интервью, специально взятые мной у двух литераторов в мае 2009 года на литературном вечере в галерее «Винзавод». Илья Кукулин — который публично выразил свое мнение о «новой искренности» несколькими годами ранее[541] — отозвался о «новой искренности» как о «любопытной» тенденции, но заметил, что это понятие систематически употребляется «без теоретической рефлексии» и остается «нерешенным» в качестве историко-литературной проблемы[542]. Другой посетитель того же вечера, прозаик Евгений Попов, на мой вопрос отозвался с энтузиазмом: по его мнению, новая искренность — главная, набирающая силу тенденция в современной русской литературе[543]. Позднее в том же году Попов прислал мне по электронной почте свою вступительную заметку к подборке текстов, напечатанных в литературном журнале «Октябрь». В сопроводительном письме Попов объяснил, что тематическая подборка объединяет авторов, принадлежащих к «небольшому кругу писателей „новой искренности“, которые с каждым годом все увереннее и увереннее заявляют о себе»[544]. Как выяснилось, «новая искренность» в понимании Попова резко отличается от того, что понимал под этим термином Пригов в 1980‐х годах. Искренность Попова бросала вызов ряду современных тенденций, в диапазоне от сатирической литературы до постсоветского гламура. Протест был направлен отчасти против бульварной литературы, а отчасти представлял собой ожесточенные нападки на пресловутый постмодернистский релятивизм: Попова не устраивали «как бы апокалиптические авторы», которые «пугают как бы подмигивая и пришепетывая: я, господа, ужас и макабр описываю, я — крутой интеллектуал, я матом ругаюсь, но вы же понимаете, товарищи, что все это — понарошку и к действительности отношения мало имеет, мы ж с вами люди просвещенные, политкорректные, одной крови, да?»