Искренность после коммунизма. Культурная история - [41]

Шрифт
Интервал

. Так же как у Померанцева, это центральное понятие имело в 1960‐х ощутимую политическую и юридическую силу. В 1961 году был официально принят «Моральный кодекс строителя коммунизма»: 12 этических правил, которым должен был следовать каждый коммунист и каждый комсомолец. Как показали Вайль и Генис, этот кодекс включал не только призывы к честности, добросовестному труду и коллективизму: «…ко всему этому требовалась еще борьба с проявлениями противоположных тенденций (пункт 9). Искренность обязана была быть агрессивной, отрицая принцип невмешательства, — что логично при общем характере труда и всей <советской> жизни в целом»[366]. Искренность функционировала здесь в жестком режиме: граждан могли наказать за недостаток этого крайне важного качества.

Советские установления об обязательной искренности действовали еще в 1978 году. В марте этого года власти запретили зарубежную постановку оперы Альфреда Шнитке. Постановщики написали жалобу в «Правду», но редакция отказалась публиковать письмо, мотивируя отказ эмоциональной причиной: «У нас нет убежденности в вашей искренности»[367].

Хотя риторика искренности действовала в России с конца XVIII столетия, только начиная с середины 1950‐х годов это понятие приобрело статус социально востребованного понятия. Вопрос о том, относятся ли писатели к советской реальности без лицемерия, превратился в главную заботу в критических дискуссиях о таких популярных позднесоветских жанрах, как «деревенская», «исповедальная» и «молодежная» проза, а также «тихая лирика». «Искренность, личная взволнованность, исповедальность» — именно в этих понятиях, как писал Михаил Эпштейн, выражались характерные для советской литературной жизни 1950–1980‐х годов «нравственные поиски»[368]. Те же понятия были формообразующими и для официальной советской, и для нонконформистской культуры: постоянное напряжение между иронией и искренностью стало важнейшим условием, например, для эстетики «стёба» — риторической стратегии, на которой мы подробнее остановимся в следующей главе[369].

На теме позднесоветского «стёба» мы и закончим наш исторический обзор, вернувшись к тому, с чего началась моя книга. Миновав конфуцианство, Ренессанс и многие другие исторические и транснациональные риторические традиции, мы обращаемся к Советской России на заре перестройки. Далее я покажу, насколько мысли о новой искренности занимали в то время умы ряда влиятельных российских интеллектуалов как в России, так и за ее пределами. Предшествующие страницы и их главные герои — с некоторыми мы снова встретимся в следующих главах — говорили нам нечто иное. Они учат нас тому, что новая искренность, которую так превозносят в наше время, во многих отношениях не так уж радикально нова.

ГЛАВА ВТОРАЯ. «НО ВЕДЬ ТАК ХОЧЕТСЯ ИСКРЕННОСТИ!»

ГОДЫ ПЕРЕСТРОЙКИ И ПОСЛЕ

В 2009 году я познакомилась с голландским аспирантом, работавшим над диссертацией, посвященной переосмыслению Холокоста в современной еврейско-американской прозе. Если верить Йосту Крейнену, «уроки Холокоста» лежат в основе как подъема постмодернизма, так и «того, что в американской литературе иногда называют постпостмодернизмом и… новой искренностью»[370].

Исследование Крейнена следует авторитетной академической тенденции: интерпретировать (пост)постмодернистские парадигмы как средства преодоления культурной травмы. В этой главе мы проследим генезис и проявления этой тенденции в современной риторике искренности. Я начну с одновременного появления дискурсов новой искренности в Северной Америке и России в 1980‐х годах, а затем перейду к теме травмы, присутствовавшей в русском изводе этого дебата с самого начала. Центральной фигурой во второй главе окажется поэт и перформансист Дмитрий Александрович Пригов (1940–2007), которого некоторые считают духовным отцом посткоммунистической искренности. Я анализирую его творчество как часть истории позднесоветской и постсоветской риторики искренности. И в том, и в другом, как мы увидим, поэтическая искренность выступает не как частное дело, а как социополитический инструмент, способствующий осмыслению страшной исторической катастрофы.

ПОСТПАНК И «НОВОЕ»: НОВАЯ ИСКРЕННОСТЬ В 1980‐Х ГОДАХ

Как писал американский культуролог Ли Сигел, «реакция элит на 11 сентября была выбросом долго копившегося в обществе недовольства наиболее безответственными проявлениями американской жизни» — или, другими словами, «призыв к новой искренности»[371]. Слова Сигела созвучны многим размышлениям о новой искренности. Рождение этого концепта часто напрямую связывают с травматичным событием — разрушением Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. В предыдущей главе я показала, каким образом, по распространенному мнению, нью-йоркская трагедия усилила в обществе стремление распрощаться с иронией и культурным релятивизмом и вернуться к непосредственному выражению собственных чувств. Однако на самом деле образы и идеи возрожденной — познепостмодернистской или постиронической — искренности возникли задолго до терактов 11 сентября 2001 года, и они появились практически одновременно в США и в России. Начнем эту главу с подробного рассказа об их наиболее ранних проявлениях.


Рекомендуем почитать
Эпоха завоеваний

В своей новой книге видный исследователь Античности Ангелос Ханиотис рассматривает эпоху эллинизма в неожиданном ракурсе. Он не ограничивает период эллинизма традиционными хронологическими рамками — от завоеваний Александра Македонского до падения царства Птолемеев (336–30 гг. до н. э.), но говорит о «долгом эллинизме», то есть предлагает читателям взглянуть, как греческий мир, в предыдущую эпоху раскинувшийся от Средиземноморья до Индии, существовал в рамках ранней Римской империи, вплоть до смерти императора Адриана (138 г.


Ядерная угроза из Восточной Европы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Очерки истории Сюника. IX–XV вв.

На основе многочисленных первоисточников исследованы общественно-политические, социально-экономические и культурные отношения горного края Армении — Сюника в эпоху развитого феодализма. Показана освободительная борьба закавказских народов в период нашествий турок-сельджуков, монголов и других восточных завоевателей. Введены в научный оборот новые письменные источники, в частности, лапидарные надписи, обнаруженные автором при раскопках усыпальницы сюникских правителей — монастыря Ваанаванк. Предназначена для историков-медиевистов, а также для широкого круга читателей.


Древние ольмеки: история и проблематика исследований

В книге рассказывается об истории открытия и исследованиях одной из самых древних и загадочных культур доколумбовой Мезоамерики — ольмекской культуры. Дается характеристика наиболее крупных ольмекских центров (Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Трес-Сапотес), рассматриваются проблемы интерпретации ольмекского искусства и религиозной системы. Автор — Табарев Андрей Владимирович — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН. Основная сфера интересов — культуры каменного века тихоокеанского бассейна и доколумбовой Америки;.


О разделах земель у бургундов и у вестготов

Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.


Ромейское царство

Книга для чтения стройно, в меру детально, увлекательно освещает историю возникновения, развития, расцвета и падения Ромейского царства — Византийской империи, историю византийской Церкви, культуры и искусства, экономику, повседневную жизнь и менталитет византийцев. Разделы первых двух частей книги сопровождаются заданиями для самостоятельной работы, самообучения и подборкой письменных источников, позволяющих читателям изучать факты и развивать навыки самостоятельного критического осмысления прочитанного.


АУЕ: криминализация молодежи и моральная паника

В августе 2020 года Верховный суд РФ признал движение, известное в медиа под названием «АУЕ», экстремистской организацией. В последние годы с этой загадочной аббревиатурой, которая может быть расшифрована, например, как «арестантский уклад един» или «арестантское уголовное единство», были связаны различные информационные процессы — именно они стали предметом исследования антрополога Дмитрия Громова. В своей книге ученый ставит задачу показать механизмы, с помощью которых явление «АУЕ» стало таким заметным медийным событием.


Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна

В своей новой книге известный немецкий историк, исследователь исторической памяти и мемориальной культуры Алейда Ассман ставит вопрос о распаде прошлого, настоящего и будущего и необходимости построения новой взаимосвязи между ними. Автор показывает, каким образом прошлое стало ключевым феноменом, характеризующим западное общество, и почему сегодня оказалось подорванным доверие к будущему. Собранные автором свидетельства из различных исторических эпох и областей культуры позволяют реконструировать время как сложный культурный феномен, требующий глубокого и всестороннего осмысления, выявить симптоматику кризиса модерна и спрогнозировать необходимые изменения в нашем отношении к будущему.


Внутренняя колонизация. Имперский опыт России

Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.


Революция от первого лица. Дневники сталинской эпохи

Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.