Искатель, 2018 № 09 - [5]

Ванька зашелся в беззвучном смехе и, не чинясь, набросил на попа и попадью одеяло.

— Да на ней разве воду возить… Давай лучше дело делать.

Для дела-то их простор был невелик: денег хитрый поп в светлице не держал, взяли сарафан попадьи да поповскую долгополую однорядку. Сарафан Камчатка опрятно свернул и в сумку сложил, а однорядку велел Ваньке надеть на себя. Малому не надо было объяснять, зачем: теперь Камчатка должен был отвести его под Каменный мост, чтобы там принять в воровское сословие, улицы же по ночному времени перегорожены в Москве рогатками, и кроме полиции и духовенства караульные не открывают их никому.

Выбрались на улицу. Ванька вернулся к воротам своего хозяина и написал на них днем еще приготовленным мелом давно уж сочиненный стишок:

Пей воду, как гусь, ешь хлеб, как свинья,

А тебе работай черт, а не я.

— Подпишись, — посоветовал Камчатка.

— Коль имя не славно, грех подписывать, — убежденно ответил малый. — Да и пусть эта сволочь Филатьев помается, пока поймет, кто из людей сбежал и над ним насмешки строит.

У первой же рогатки Камчатка назвался караульному сыном солдатским, который ведет попа к умирающему батьке. И выдумкой этой пользуясь, два вора пронизали ощетинившуюся рогатками против разбойного люда ночную Москву, будто два таракана — хлебную мякоть, и пришли в одно из тех славных на первопрестольной мест, куда полиция и днем редко решалась сунуться — под Большой Каменный мост.

Здесь шибало в нос водочным перегаром, немытым телом и заношенной одеждой, а народ, сии вольные запахи испускавший, сидел и лежал вокруг костров. Ванька, к груди прижимая уворованное у хозяина, держался сразу за Камчаткой, боясь, как бы голь кабацкая, накинувшись скопом, не разнесла его добычу. Камчатка же, здороваясь налево и направо, смело направился к самому большому огнищу, а осветившись им, выставил перед собой ученика и обратился к старому вору, по-турецки восседающему на замызганном персидском ковре:

— Все скрипишь, батька Хвост? Быть тебе в раю, где горшки обжигают.

— Меня, брат Камчатка, ни в рай, ни в пекло не берут. А ты зачем ко мне толстого попенка привел — колбас из него накоптить?

— Эфто мы с ним попишку обнесли, чтобы до вас сквозь рогатки пройти. А парень нашего сукна епанча. Привел я тебе, батька воровской, Ваньку-купца, карманной слободы тяглеца, серебряных и золотых дел волочильщика.

— Лихо! А сам-то он из каковских?

— Крепостной человек гостя Филатьева, давеча от хозяина сбежал.

— Чай, не с пустыми руками, Ванька? А? Ставь обществу полтину, приму в воры по чину.

Камчатка пнул локтем зазевавшегося ученика, и тот нехотя нащупал в кармане и, поклонившись, протянул страшному старику пять гривенников.

— Не мне, — сивушным духом обдавая, оттолкнул тот его руку. — Найдутся тут и помладше за вином сбегать. Малый вор бежит, большой-то лежит.

Тут вроде как ветерком пахнуло, монетки снесло с Ванькиной ладони, а когда оглянулся, успел заметить темную тень, метнувшуюся глубже под мост.

Четверть мутного напитка явилась с той же сказочной быстротой: не иначе, как торговали им на месте. Вокруг огнища мгновенно же собралась большая толпа, и, пока подбегали последние босяки, Камчатка успел шепнуть на ухо ученику:

— Водку ту не пей, во рту подержи, скривись, да незаметно выплюнь — опосля объясню.

Старый Хвост выпил чарку сам, крякнул, потом налил Ваньке, потом Камчатке, а потом бросил бутыль, не глядя, за спину, где ее бережно подхватили жадные руки.

У Хвоста зелено вино попало на старые дрожжи, и он принялся балагурить:

— Мы тут под мостом живем, а идущим по Каменному мосту тихую милостыню подаем, любим приезжих гостей да их привечаем, когда из-под моста их встречаем. Никто тебя тут не тронет, и живи в нашем доме, сколько хошь. А у нас всего довольно: наготы и босоты изнавешены шесты, а голоду и холоду амбары стоят, пыль да копоть, притом нечего и лопать.

«Благодарю покорно, дедушка, — сцепил зубы Ванька. — Мне наготы и босоты и у хозяина хватало, а устроиться так, что жить будет весело, а есть будет нечего, я и без вас, воров, сумею». Камчатка ткнул его в бок локтем, и Ванька поблагодарил. Выпив водку, общество снова рассосалось, а когда через четверть часа пробило на Спасской башне четыре, Хвост пронзительно свистнул, а Камчатке и Ваньке сказал:

— Наши молодцы-удальцы, ночные дельцы пошли на свою черную работу, а вы с работы воротились, сосните до свету.

Под мостом опустело, Камчатка прикорнул у костра, а Ванька лег на спину: украденное он, подмостным жителям не доверяя, держал за пазухой и боялся повернуться на бок, чтобы не раздавить драгоценностей. Разбудил его Камчатка. Светало, костры чадили, Хвост похрапывал на своем ковре.

Камчатка сел, как давеча старик, по-турецки и принялся раскуривать свою трубку. Подождав, пока Ванька со сна очухается, показал на утоптанную землю перед собою:

— Давай, брат, вываливай добычу. Станем дуван дуванить[3].

Когда Ванька звякнул последней горстью монет, Камчатка хмыкнул, потом, с трубкой в зубах, неторопливо растасовал ценности Филатьева на три кучки: деньги, золотые и серебряные веши. Посидел молча, прикидывая. Костер вдруг пыхнул огнем, блеснувшим на золотых немецких часах-луковице.