Искатель, 2018 № 09 - [7]

Два дня провел Ванька на цепи в компании с медведем — и две ночи. Спал, натянув цепь, так чтобы зверь мог подрать только ту ногу, на которой было железное кольцо. Впрочем, медведь на него и не думал нападать: разглядев цепь, принял, видать, узника за товарища по несчастью. К едкому медвежьему духу Ванька привык, притерпелся и к голоду: в отличие от дикого зверя, беглеца Филатьев приказал не кормить. Удивительно, но в эти два дня и три ночи страдалец успел не только прийти в себя и придумать план спасения, но и в первый раз в жизни страстно влюбиться — такое приключение и не снилось храброму рыцарю и дерзкому любовнику Францылю Венециану, о котором не только в лубочной, за копейку, книжке было пропечатано, но и сказки довелось Ваньке слушать.

Ваньку, как сказано, приказано было не кормить, а медведю харч приносила крепостная девка Дуняша, и она заодно и Ваньке начала тайком совать то ломоть хлеба, то яблоко, то попить. Слово за слово, пошли между ними разговоры, и принялся Ванька исхитряться, чтобы привлечь к себе внимание своей ненаглядной. Шутки и прибаутки (откуда и бралось!) так и посыпались из него. О правильном ухаживании за сердечной зазнобой получил он в свое время сведения из завлекательнейшей повести о заграничных приключениях российского кавалера Александра, которую по воскресным дням читал в затрепанной тетрадке приказчик-грамотей. Слова только там некоторые были слишком учены, так что приказчики по своему разумению растолковывали их друг другу.

Ванька из тех чтений в молодцовской вынес убеждение, что ухаживание есть тяжкий и разнообразный труд, когда надо служанок подкупать, любовные письма сочинять, петь песни под окошком зазнобы и говорить ей сладкие любовные речи. Вот Ванька, на цепь к конюшне рядом с медведем прикованный, и старался как мог. Даже острую медвежью вонь, для свежего носа нестерпимую, сумел к делу ухаживания приспособить: рассказывал про медведчиков-скоморохов, про штучки, кои их ученый медведь выделывал, как пришли они играть на деревню, и о том, как глупые селяне за особые деньги просили их завести зверя в избу, а уж если там кучу наложит, так счастливы были — сие-де верная примета, что деньги в этой избе теперь не переведутся…

— Так ты, значится, у нас тоже разбогатеешь? — сморщила девка прелестный свой носик.

— И не сумневайся, Дуняша. И сам разбогатею, и тебя золотом осыплю — клянусь святым Пахомом в березовых лаптях!

Удалось Ваньке вырвать у зазнобы обещаньице, что ровно через неделю после того, как отведут его из двора, будет она, как стемнеет, ожидать его в сеннике у конюшни.

— Так ты, воришка, надеешься, что тебя хозяин не запорет и что на свободу вырвешься? Эх, простота!

— Ты только обещай, раскрасавица ты моя, а я уж приду!

— Разве что тебе, бедолага, твой березовый Пахом поможет…

На третий день пополудни привел Митька заспанного дядю Сему, тот расковал Ваньку, едва не размозжив ему ногу, и доставили беглеца в покой к хозяину. Был Филатьев не сам, а с гостем — зятем своим, полковником Пашковым. Оба курили трубки и пили кофе. Приметил Ванька, что ковры были с полу убраны, чтобы кровью не испортить, и лежала посреди покоя добрая охапка батогов. Филатьев выпустил клуб дыма из трубки, пристально посмотрел беглецу в глаза, сплюнул и приказал двум лакеям Ваньку догола раздеть, связать и сечь без всякого снисхождения.

— Ты ж не засекай подлеца сразу до смерти, сначала выпытай, куда твои вещи подевал и остатные деньги, — посоветовал Филатьеву зять.

— Не учи ученого, любезный Иван Иваныч, — ухмыльнулся хозяин, ощупав взглядом голого Ваньку. — Мне ли не знать, какое с этими скотами требуется обращение?

— Что ж ты гневаешься, Петр Дмитриевич, — развязно встрял Ванька в господскую беседу. — Если я тебя немножко пощипал, то для того только, чтобы ты казну свою пересчитал. Эй, посмотри, не прибавилось ли чего в ларце?

И, заслышав за спиной свист батогов, изо всех сил связанными ногами оттолкнувшись, прыгнул вперед, едва не упав на рассевшегося в креслах полковника. И туг же завопил:

— Слово и дело!

Филатьев, посиневший было от гнева, теперь побелел. Схватился за горло, разрывая воротник:

— Бейте!

— Э, погоди, шурин мой любезный, — оторвал надушенный платок от носа полковник. — С этим-то подожди, а доставь сперва подлеца куда положено…

— В Стукалов монастырь[4], где тихонько говорят… — радостно подхватил Ванька.

— Молчать, холоп! — рявкнул полковник и прежним сладким голосом продолжил: — Понеже, если сии твои приказчики не донесут, все одно среди подлых людишек пронесется, и не надейся, что до конторы не дойдет. Да и я, как человек военный и государыни нашей императрицы Анны Иоанновны верный слуга, обязан сей же минут поехать и доложить. Тебе, человеку законопослушному и небедному, чего бояться? Вздрючат дурачка за ложный донос да тебе же головой выдадут.

Однако отвезли Ваньку, в сумерках уже, не в московскую контору Тайной канцелярии, а в полицию. Он и там заорал свое, однако начальства по ночному времени не случилось, а низшие полицейские чины накостыляли ему по шее и бросили в битком набитую «холодную*. Прямо у двери он растолкал спящих, втиснулся между ними и сразу же заснул.