Ипостаси духа: опыт заурядных биографий - [28]

Переписка о переводе Веригина в Березовский округ начинается в конце августа 1894 г. Генеральный штаб департамента полиции сообщал тобольскому губернатору о продлении срока ссылки Веригину и о его переводе из Архангельской губернии. Причины и цели перевода излагались в отношении от 5 января 1895 г. В частности, в нем говорится о том, что Веригин, находясь в Архангельской губернии, продолжал оказывать «крайне вредное влияние на своих единомышленников, духоборов Закавказья, главари коих посещали... поднадзорного и, возвращаясь затем на родину, распространяли новые лжеучения Веригина и вносили новые раздоры в среду сектантов, следствием чего является в последнее время крайняя распущенность закавказских духоборов в нравственном отношении и сильное обеднение, еще недавно богатых сектантов». Именно поэтому срок ссылки неоднократно продлевался. Первый закончился 29 июля 1892 г., второй в 1895-м и новый был установлен до июля 1897 г. В целях изоляции от единоверцев и затруднения переписки было решено удалить Веригина в Сибирь. Здесь срок ссылки ему еще раз продлят, теперь уже на пять лет, до июля 1902 г.[146]

Из Шенкурска Веригин был отправлен 30 октября 1894 г., в Тобольск прибыл в начале февраля 1895 г., 17 числа – в Березов и сразу отправлен в Обдорск. Но прибыл на Север он не один. Березовский исправник сообщал, что 18 февраля в Обдорск отбыл двоюродный брат ссыльного В.И. Объедков[147]. Объедков сопровождал Веригина от Шенкурска до Москвы[148]. Зимой 1894 г. он, вместе с В. В. Веригиным и единоверцем В.Г Верещагиным, встречался с Петром Васильевичем во время этапирования из Шенкурска. Тогда же было положено начало и заочному знакомству, переросшему в дружбу, Веригина с Л.Н. Толстым. 9 декабря группа духоборов, в которой был и Объедков, посетила Л.Н. Толстого в Ясной Поляне[149]. Очевидно, затем дороги единоверцев разделились. В.И. Объедков отправился на восток вслед за Веригиным, в Сибирь, а В. Веригин с В. Верещагиным на Кавказ, там назревали серьезные события[150]. В Обдорске Объедков пробыл до апреля 1895 г., затем уехал в Архангельск, но об этом местным властям стало известно только в конце лета[151].

Итак, в конце февраля 1895 г. П.В. Веригин обосновался в Обдорске. Здесь он провел почти восемь лет до сентября 1902 г. Как же он здесь устроился? К сожалению, в деле очень немного документов, которые касаются собственно пребывания Веригина в Обдорске, которые свидетельствовали бы о его связях, повседневных занятиях, о взаимоотношениях с местным населением. Тем не менее, несколько ярких и характерных свидетельств имеется.

Весть о прибывшем политическом ссыльном разнеслась по селу с мгновенной быстротой. Уже вечером первого дня Веригин поспешил навестить политических ссыльных, которые были в Обдорске. Более того, в этот же вечер состоялась и первая жаркая дискуссия. Впечатления о ней опубликовал Бонч-Бруевич: «Весть о вновь прибывших “политических” с головокружительной быстротой разнеслась по селу... После минутного колебания одного из жителей Обдорска я решил пойти к бывшему тогда у нас... политическому ссыльному Б., вполне основательно предполагая, что вновь приехавшие остановились у товарища. Хотя это соображение и не оправдалось, но я тем не менее застал Петра Васильевича у Б. Оказалось, что он со своим спутником остановился у одного зырянина, содержавшего, кажется, земскую квартиру, но сейчас же разыскал квартиру Б. и пришел к нему; спутник же остался на квартире. Когда я пришел, то застал спор уже в полном разгаре. Высокий, сухой, на длинных тощих ногах, одетых в пимы из оленьих лап, Б., нервно, как маятник, метался взад и вперед по комнате, размахивая руками и дымя папиросой, а налево, у стола, заваленного книгами и всякой дрянью, на простом деревянном стуле со спинкой, спокойно вытянувши ноги, облокотясь на край стола, сидел очень плотный и солидный мужчина, которому на вид можно было дать около тридцати и самое большее тридцать лет. С головы его, на лоб и на затылок падали еще не очень отросшие, прямые и совершенно черные волосы, разделявшиеся прямым пробором на две равные части. Крупное, мускулистое, несколько продолговатое лицо с довольно правильными, но грубоватыми чертами, было обрамлено небольшой черной бородкой. Тип его нельзя было бы назвать чисто славянским. Узкий разрез глаз и несколько более обыкновенного развитые скулы указывали на некоторую примесь какой-нибудь другой расы. На метавшегося по комнате Б. насмешливо смотрели проницательные карие глаза, окаймленные длинными черными же ресницами. Выражение его смуглого лица было совершенно спокойно с чуть заметным оттенком иронии. Предметом спора был вопрос о непротивлении злу. Б. с горячностью доказывал, что это чепуха, что это выдумка Толстого, ни на чем не основанная и притом далеко не новая. Что сами последователи этого принципа постоянно противоречат ему, то и дело отступают от него и что даже пассивное сопротивление, которое они все же оказывают злу, – все-таки сопротивление. Пассивность же сопротивления чаще всего является источником нового зла, становится почвой для его проявления и беспрепятственного процветания и т. д. Петр Васильевич, в сущности говоря, не спорил, а только, поддерживая разговор, от времени до времени подавал спокойные реплики, только с большим оттенком иронии, чем тот, который отражался на его физиономии и в глазах. После моего прихода разговор продолжался еще не более часа. Вскоре, утомленный дорогою, Петр Васильевич стал прощаться. Когда он поднялся, то его могучая, здоровая фигура, не так заметная, когда он сидел, теперь бросилась прямо в глаза. Он был очень высок ростом, необыкновенно плотно и прочно сложен, но без всякого видимого нарушения пропорциональности частей. Присутствие большой физической силы чувствовалось во всем его существе; казалось, он одним щелчком мог бы уничтожить или стереть в порошок обыкновенного среднего человека, а тем более тщедушного Б., жалкая фигура которого представляла разительный контраст с крепкой, мощной, здоровенной, несколько неуклюжей, медвежеобразной фигурой Петра Васильевича. Но вместе с тем ясно представлялось, что этот человек, вероятно, никогда не бывал гневным или просто раздраженным, до такой степени веяло миром и спокойствием от всей его крупной, но в высшей степени добродушной фигуры, внушавшей бесконечное доверие всякому приходившему с ним в какое-нибудь соприкосновение. Никому из знавших его и даже видевших его в первый раз, никоим образом не могла прийти мысль, что он причинит кому-нибудь хоть какое-нибудь хоть самое незначительное, хоть бессознательное или невольное зло. Для этого не нужно было слышать от него об идее непротивления злу; для этого совершенно достаточно было только мимолетно взглянуть на него... в нем идея непротивления была воплощена, и он казался ее олицетворением. Впоследствии Петр Васильевич говорил мне, что эта ровность характера, миролюбие и снисходительность не только к недостаткам других, но и к оскорблениям, направленным против него, достались ему недаром и были следствием долгой, упорной внутренней работы, благодаря которой он “победил в себе зверя и по возможности приблизился к духовному типу человека”.