Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной - [12]
Мало кто из поэтов ее поколения и круга, которые «вздумали родиться» на рубеже 90-х годов XIX века, смог дожить до того времени, когда она писала упомянутую в начале этой главы «Предысторию». Гумилев был расстрелян в 1921-м. Маяковский застрелился в 1930-м. Клюев расстрелян в 1937-м. Мандельштам погиб в пересыльном лагере в 1938-м. Доведенная до отчаяния Марина Цветаева покончила с собой в 1941-м. Этот печальный список можно продолжить именами многих тех, кого Ахматова знала. Она осталась, чтобы сказать те слова, которые не удалось сказать им.
Но репрессии затронули не только поэтов. Ее сын Лев Гумилев четырежды был арестован и провел в лагерях в сумме больше десяти лет. Ахматова разделила с сотнями тысяч матерей и жен политических заключенных 1930-х годов трагический опыт ожидания у стен печально известной ленинградской тюрьмы «Кресты»: ожидания возможности свидания, передачи или хотя бы каких-то новостей о судьбе близких людей.
Именно там рождается из отдельных строк и обрывков, складывающихся в единое целое, замысел «Реквиема», цель которого — сохранить и передать, несмотря на связанный с этим смертельный риск, правду о сталинском терроре. Сегодня «Реквием» включен в школьную программу, а тогда, когда поэма была создана (в данном случае нельзя сказать — написана), она существовала только в памяти Ахматовой и нескольких ее друзей, выучивших «Реквием» наизусть.
Ахматова в 1925 году. Фото П. Н. Лукницкого с дарственной надписью «Иосифу Бродскому от третьего петербургского сфинкса на память. 24 марта 1963. Комарово»
Но до «Реквиема» еще полтора десятка лет. Последняя публикация Ахматовой в советской печати перед долгими годами замалчивания ее стихов состоялась в 1924 году, когда в альманахе «Поэты наших дней» было опубликовано стихотворение «Хорошо здесь: и шелест, и хруст». В течение следующих пятнадцати лет не было напечатано ни одного ее стихотворения. Ахматова вспоминала уже в шестидесятые: «После моих вечеров в Москве (весна 1924) состоялось постановление о прекращении моей литературной деятельности. Меня перестали печатать в журналах и альманахах, приглашать на литературные вечера»[63].
Однако, вопреки мнению многих современников, особенно в эмиграции, все эти годы Ахматова не молчала. Она продолжала писать, несмотря на невозможность публиковать свои стихи. Понятно, что количество стихотворений, написанных в эти годы Ахматовой (как, впрочем, и Мандельштамом, и Пастернаком), меньше, чем за предыдущие десять лет. Это объясняется и бытовыми причинами, и — в значительной мере — политическими. Ее лирика 1920–1930-х годов входит теперь в золотой фонд русской поэзии. Достаточно назвать лишь несколько стихотворений, таких, как «Лотова жена» (1924), «Муза» (1924), «Тот город, мной любимый с детства…» (1929), «Данте» (1936)… Все они увидели свет только через два десятилетия.
В 1940 году вышел сборник «Из шести книг», но очень ограниченно. 8 мая он был подписан в печать в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель», 20 мая Ахматова получила сигнальный экземпляр, через несколько дней сборник был выпущен и поступил в ленинградскую Книжную лавку писателей. «По записи роздали писателям 300 экземпляров, на прилавок не положили ни одного», — вспоминала Лидия Чуковская[64].
Сборник «Из шести книг» попадает в руки вернувшейся из эмиграции Марины Цветаевой — и Цветаева не принимает эту книгу, как и не понимает того, что осталось за ее пределами. «Вчера прочла — перечла — почти всю книгу Ахматовой и — старо, слабо. Часто (плохая и верная примета) совсем слабые концы, входящие (и сводящие) на нет. Испорчено стихотворение о жене Лота. Нужно было дать либо себя — ею, либо ее — собою, но — не двух (тогда была бы одна: она)»[65].
Речь — о стихотворении Ахматовой «Лотова жена». Одном из лучших ее стихотворений — и одном из текстов, повлиявших на Иосифа Бродского. Почему же Цветаева так недооценивает его, называя «испорченным»?
Вот это стихотворение:
Лотова жена
Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом
Книга Бытия
«Вопреки традиции Ахматова не только не делает героиню свидетельницей катастрофы, но и вызывающе мотивирует ее оглядку привязанностью к обреченному городу»[66], — пишет М. Б. Мейлах об этом стихотворении.
Между прочим, одна из американских студенток Бродского вспоминала, как в классе он разбирал «Лотову жену». «Говоря об этом стихотворении, он заметил: „Здесь есть изящный скрытый смысл“ и пояснил, что поскольку женщина — это душа мужчины, душа Лота осталась у него позади. „Лот следует воле Бога, — пояснил Бродский, — следуя за ангелом, но на самом деле его душа остается позади. Что хорошо для Бога — не всегда хорошо для человека. В любом случае человек не понимает своего Бога“»
