Интеллигенция в поисках идентичности. Достоевский – Толстой - [90]
Всем известна та роль, которую сыграли эти два великих русских писателя в интеллектуальной истории русской интеллигенции, ее поисках собственной и национальной идентификации. Они и сами оказались ее двумя гранями, представленными в литературе по прописанной нами схеме бинарной оппозиции. Можно найти бесчисленное количество высказываний на любой вкус, но все они сводятся к двум диаметрально противоположным оценкам-характеристикам: Достоевский и Толстой попеременно выступают то «святыми», то «дьявольскими» творцами и носителями всех базовых ценностей русской культуры.
Рубежной полосой их противостояния, как и общим эпицентром всей жизни и творчества стал образ Христа и христианство как религиозное учение и философия. Христос Достоевского «неслиянно и нераздельно» соединён в его представлении с русским богоизбранным народом, который в своей отзывчивости (слушании Бога) призван спасти мир, став его своеобразным духовным лидером, реализовав «русскую идею» в Европе в процессе ее духовной экспансии. Утопия стала вполне реальной историей. Это также предсказал Достоевский: «Мир спасется уже после посещения его злым духом. <…> А злой дух близко: наши дети, может быть, узрят его (Достоевский, 21, 201, 204).
Такое лидерство оказалось вполне достижимым, но в другом – перевернутом мире коммунистической экспансии и коммунистической идеологии. Случилось по К.Н. Леонтьеву: Инквизитор Достоевского встал из гроба и показал всем язык. Русский философ не знал, конечно, о тех реальных ужасах инквизиции, с ярко выраженными тоталитарными чертами, подвергшей репрессии людей и культуру не только в России, но и во всем мире. Об этом очень хорошо знал человек, проведший в советских лагерях более 20 лет – В.Т. Шаламов. «Достоевский на своей каторге их (настоящих преступников – С. К.) не встречал, а если бы встретил, мы лишились бы, может быть, лучших страниц этой книги – утверждения веры в человека, утверждения доброго начала, заложенного в людской природе»[345].
Совсем с другой стороны подошел к этой же теме Толстой. Мы поставили себе задачу не просто показать его религиозные, политические или пацифистские взгляды, но включить его мировоззрение в общую для всей русской интеллигенции проблематику исследования природы добра и зла, патриотизма, эгоизма, соединения веры и разума, постижения мирной братской жизни на земле. Ход, который был избран Толстым, как нам кажется, противоположен идеологическому мифотворчеству Достоевского и целиком лежит в области художественной и религиозно-философской. Он построен на поисках ответов на вопрос: можно ли победить зло разобщения, распад, оппозиционность всего и вся силами одного человека, его мышления, морального чувства, духа; возможно ли соединиться людям не принудительно, но добровольно, не на основе необходимости, а опираясь на всеобщий закон любви. Главное было понять: возможно ли сохранить Бога и жить по-божьи в мире, ожидающем злого духа Достоевского – тоталитарное зло разрушения?
На пути решения этой проблемы мы посчитали необходимым сопоставить суждения Толстого с теоретическими идеями политического философа Х. Арендт и социолога М. Вебера, показав общность их философской базы и этических установок на пути решения политических задач. Их всех объединил Кант, который стал важнейшим мыслителем, проясняя ответ на главный и вечный вопрос: «Что такое человек». Толстой, Х. Арендт и М. Вебер – кантианцы и по метафизическим, и по моральным установкам. Поэтому, несмотря на их разницу – национальную, культурную, эпохальную, – они совместно в контексте европейского философского основания позволяют поставить и решить ряд важнейших гуманистических вопросов современности. Мейнстрим философии троих оказался в области суждения, ответственности и поступка.
Опираясь на Канта, они имеют схожие суждения, но делают противоположные выводы. Толстой, который так же, как Х. Арендт, был уверен, что человек в своей жизни руководствуется идеальными (трансцендентальными) основаниями, однако, отдавая дань просвещению и руссоизму, считал именно цивилизацию причиной искажения изначально доброго (идеала) и был ее открытым врагом.
Позиция Толстого была воспринята настолько неоднозначно, что он оказался в итоге «причиной большевизма и революции». Интеллигенция, в свойственной ей манере, посчитала необходимым снять ответственность с себя и переложить ее на него. Д.С. Мережковский, который за десятилетие до революции предлагал отлучить себя вслед за Толстым от Церкви, в 1918 году прямо заявил: «Большевизм – самоубийство Европы. Начал его Толстой, кончает Ленин»[346].
Огромную лепту в цепи многочисленных обвинений внес Н.А. Бердяев, используя свой излюбленный антиномический прием и бинарный оценочный подход: «Толстой уловил и выразил особенности морального склада большей части русской интеллигенции, быть может, даже русского человека вообще. И русская революция являет собой своеобразное торжество толстовства. <…> Русская революция хотела бы истребить весь культурный слой наш, утопить его в естественной народной тьме. И Толстой является одним из виновников разгрома русской культуры. Он нравственно подрывал возможность культурного творчества, отравлял истоки творчества. Он отравил русского человека моральной рефлексией (
