Интеграл похож на саксофон - [107]

Мы были во второй категории, поскольку первый вопрос у нас был решен. Теперь мы осуждали вопрос № 2: что везти? Из советской политэкономии, тогда обязательной для всех, в голове засела дурацкая формула «деньги — товар — деньги». Это было про нас: деньги не сопрягались с другими деньгами, между ними неизбежно вставал товар.

Товарные артикулы, рожденные родной социалистической экономикой, я изучал невольно и давно. Бо́льшую часть дня на гастролях в незнакомом городе музыканты проводили, слоняясь по магазинам в надежде найти что-нибудь, случайно попавшее туда по недоразумению. Теплые кожаные перчатки в раскаленной от летнего зноя Ялте или, наоборот, югославский купальник в промерзших насквозь Чебоксарах. Ясно было — советская промышленность производит кучу бесполезных и ненужных вещей, во всяком случае бесполезных и ненужных за границей.

На самом деле все оказалось не совсем так. В универмаге по соседству с моим домом на проспекте Славы в отделе тканей я купил большой кусок полосатой матрасной ткани. На швейной машинке, одолженной у соседки с 12-го этажа, я сшил из нее какие-то мешки для бьющихся предметов. Только после нескольких лет жизни за границей я оценил качество этого хлопка без примеси синтетики, гибкость его толстых нитей.

Копировальные и множительные аппараты (гектографы) в обязательном порядке регистрировались в КГБ, поскольку чекисты боролись с самиздатом. Пишущие машинки тоже были под присмотром, но тут система давала сбой. Как писал Александр Галич («Мы не хуже Горация», 1966):

«Эрика» берет четыре копии, Вот и все!

…А этого достаточно.

Пусть пока всего четыре копии

— Этого достаточно!

Отпечатанные через копирку по рукам ходили стихи, повести, романы или, в нашем случае — списки товаров, разрешенных советской таможней для вывоза отъезжающим в Израиль. Документ был убогий, напоминавший интендантский список армейского довольства, но мы читали его с увлечением. Это был наш Билль о правах.

Каждый бывший гражданин СССР, покидая страну, имел право на 1 фотоаппарат, 1 сменный объектив, 1 увеличитель, 4 простыни, 2 наволочки… Список обрисовывал имущественное пространство эмигранта на двух или трех листах. В комментариях, которые ходили в виде приложения к основному документу, сообщалось, что может пользоваться спросом на заграничной барахолке.

Скажем, фотоаппарат — это «Зенит», советская «зеркалка», которую начали выпускать еще с середины 1950-х годов. «Зенит» делали на века. Корпус ранних моделей фрезеровали из единого куска бронзы, обтянутой черной кожей. Таким аппаратом можно было отбиваться от нападения или заколачивать им гвозди.

Всех жизненных перипетий и поворотов не могла предусмотреть даже таможня. Можно ли, скажем, вывозить шашки? Или шахматы? Материал — дерево, фетр художественной ценности не представляет. Стало быть, можно.

Я купил набор шахмат в деревянной коробке в клеточку. Долго примерял длину фигур, сравнивал с размером стодолларовой купюры, купленной по знакомству. Получалось, что высота королевы вмещала в себя ширину банкноты. Осторожно под струей пара из чайника на кухне я отслоил фетр в основании фигуры. Припасенной дрелью аккуратно высверлил отверстие, тщательно замерив его глубину, с тем чтобы не пробить насквозь. Туго скатал американскую зеленую денежку, вложил ее в дырку, заподлицо, слегка утопив, вставил пробочку, заполнил оставшуюся ложбинку влажной известкой. Просушил, отшкурил, снова наклеил фетр.

Показал Оське со словами: «В одной из фигур спрятана сотня долларов, найди». Оська принял вызов. Он тряс шахматные фигуры, вслушиваясь в шорохи и звуки, внимательно разглядывал их на ярком свету, даже нюхал, но ничего не нашел. Отлично! Комплект проверку прошел.

Тремя днями ранее я был у Вайнштейнов, уезжала его дочь Эллочка. Она сообщила, что в Израиле ей делать нечего, что она собирается в Рим, вернее, в его пригород, Остию, а оттуда в Америку. С папойи мамой она надеялась поддерживать связь по телефону и через письма на Главное почтовое отделение в Остии.

Простившись с Эллочкой, я пошел на ближайшую почту, упаковал шахматы в коричневую грубую бумагу, завязал шершавыми веревками, концы залил сургучом, написал адрес Эллочки, до востребования, и отправил без обратного адреса. На всякий случай — вдруг таможенники найдут то, что Оська не мог обнаружить.

Месяца через полтора или два мы приехали в Остию, связались с Эллочкой и пришли к ней в гости. Была суббота. Я помню это, потому что она собиралась назавтра, рано утром в воскресенье, ехать в Рим на «Американо». Так назывался огромный блошиный рынок, располагавшийся в недостроенном квартале вдоль нескольких улиц.

«Представляете! — сказала Эллочка с некоторым вызовом. — Какой-то идиот прислал мне из Ленинграда шахматы! Кто — не знаю, зачем — понять не могу. Зачем мне шахматы? Завтра поеду и продам, за сколько дадут». «Можно мне взглянуть на эти шахматы?» — осторожно спросил я. Принесли коробку. Я нашел белую королеву, попросил кухонный нож, отслоил фетр, расковырял известку, вынул пробочку и вытащил, к вящему удивлению собравшихся, бумажку в 100 долларов. Потом приклеил на место фетр и отдал коробку Эллочке, сказав: «Теперь можете продавать!»