Insecto: Вторая встреча - [3]

— Арик с детства не такой, как все. Будто подбросили. Мне на радость. Умница, красивый, а на девчонок не смотрит. Я даже переживала, вдруг ему, ну, мальчики. А он — к этим тварям. Лучше б мальчики. Наверное. Они хоть люди. А эти откуда — и не знает никто.

Или — знают, но нам не говорят? И отец твой… Ничего ему не надо, ни-че-го… Уж два года с сыном не говорил, только подай-принеси. А воспитывать? Танюшка поморщилась в темноте, но закивала послушно и сочувственно. Отец и Николай давно на цыпочках ушли в кухню. Скрипка повздыхал и сел в коридоре на пол, оперся спиной на шершавые обои, достал из кармана связку с майяйскими узелками. Крутил, смотрел и вязал новые.

— Мамочка, ты сейчас не волнуйся. Завтра пойдешь, запишешься на реабилитацию, если надо. Там познакомишься с женщинами такими же, будете разговаривать. Ты удивишься, сколько дел еще можно. Хобби всякие. Я у тебя есть. И папа. Ну? Улыбнись, а? Света вздохнула тоскливо. Потом спросила:

— Тань? А кликуши? Может, к ним? Говорят, помогают…

— Не думай даже! Кому они помогают? Вытянут все деньги у вас с папой. Светлана вспомнила бабку в темном платье, изукрашенном по подолу и рукавам жестяными грубыми фигурками насекомых. Та схватила её за руку на остановке, совала листовки, шептала, обдавая сладковатым сухим дыханием, а потом завыла тоненько, пронзительно:

— Детушки наши, не сберегли сЫночек, детушков красивых нежных.

Теперь платитё девки, платитё — деньгой и кровью. Ушел сынок-то?

— Нет, — рвя из цепких пальцев рукав, отшатнулась тогда Светлана, — уйди, пусти.

— Уйдет, — клекотала бабка и трясла рукавами. Фигурки позвякивали, шуршали…

— Плати, женчина, дай денежку на молитовку, твой сыночка и останется. И, зашептала, захлебываясь от восторга, кося блестящий глаз сторожко, по-птичьи (милиция гоняла кликуш):

— Дашь хорошо, — кошоночка на жертвенничек, за сыночку твоего.

Помогает, только заплатить надо. Или собачонка. Не обману, девушка, ушко, ушко-то потом принесу, отдам. Светлана дернулась от отвращения, вырвала рукав и пошла быстро-быстро, цокая каблуками, опустив голову и стараясь унять сердце. Арику четырнадцать было. Тогда и стала Света бояться за него по-настоящему. Как бы уже и прощалась — заранее боясь. И, убегая от кликуши, вспомнила, почему бабка знакомой показалась. В ателье вместе работали. Моложе Светки она была на пару лет. Образованна и начитанна. Сына родила одна… Тогда выбросила из головы. Боялась думать. Сейчас, глядя на зеленые блики по темному потолку, припомнила и ужаснулась одиночеству, что погнало неглупую женщину — привлекательную и еще молодую — в странницы-адептки. Скрипка завозился в коридоре, вздохнул. Танюшка встрепенулась. И Света ощутила, как натянулась струнка нетерпения, — уже ей бежать, уже рядом с матерью тягостно. Ну, как же, конечно, дети уходят.

По-разному уходят. Сжала покрепче дочкины тонкие пальцы, как птицу поймала:

— Таня?

— Что?

— Ты мне рассказала сейчас. А скажи, откуда же они? Почему — все больше? И — сделать ничего нельзя? Дочь вздохнула и потащила пальцы из ее руки.

— Что-то, мам, поздно ты заинтересовалась, — сказала чужим взрослым голосом. Нет, не взрослым. Потому что, из детства это — не утерпев, попрекнуть в горе.

— Пока Арик не ушел, тебе и не надо было? Помнишь, как ты мне доказывала, что все в порядке? Главное, до десяти домой вернуться! И все у тебя были сами виноваты. Помнишь?

— Таня, детка, я ведь успокоить хотела! И вас, и себя. Боялась за вас!

— А мне показалось — воспитывала. Чем угодно. Знаешь, как если бы у виселицы стояла и наказывала хорошо себя вести, а не то — как эти… Света смотрела на резкие уголки дочкиных кудряшек на фоне дверного проема. Пол стал холодным, и она подобрала мгновенно закоченевшие ступни. В голове крутились слова о безжалостности, о милосердии. Но говорить так — признать, что дочь выросла. Взрослая. А как тогда жить? В коридоре по мягкому ковру тихие шаги. И от телефона, что на тумбочке, голос Николая:

— Цыпка? Я у Санька остался. Да-да, как и говорил. Сейчас… Саша подтвердил Цыпе, что Николай взаправду у них. Пошептались чуть. Света вздохнула. Ревнивая Цыпа требовала ее голоса. Чтоб уж точно — не гуляют мужички, прикрываясь комендантским часом. Сползла с кровати и пошла босиком в коридор. Отобрала у мужчин трубку, замороженным голосом подтвердила требуемое. И снова вернулась в спальню, завернулась в покрывало, включила лампу в изголовье, чтоб не видеть зеленых бликов на потолке. Танюшка заглянула, увидела спокойное матери лицо и осторожно вышла. Света криво усмехнулась, зацепив глазом татуировку на пояснице дочки под задравшимся подолом майки — жук, распластавший надкрылья и лапы по светлой коже. Вспомнила кадры из старой-престарой передачи — еще когда показывали, до молчания, еще когда надеялись, что справятся с жуками хоть как-то. Размытое лицо, искаженное — а поверх, через него — хитиновые полосы надкрылий. Пальцы белые, самые кончики видны — торчат из хитина, что обрастает их, окутывает жесткой перчаткой.

Другую руку и не видно уж. Только выпуклость неровная на панцире.

Снова заплакала в подушку, давясь слезами. Не хотела, чтоб кто пришел, думала с ужасом — как же завтра? Что подругам, соседкам?