Insecto: Вторая встреча - [2]

К жукам. Наш сыночек. И, бросив тарелку на пол, вдруг заголосила черно, страшно, разевая рот неровной пещерой, тяжело подламываясь, заваливаясь среди тонких табуреточных ног:

— Сыно-че-е-к мой!!! Скрипочка вскочил, отодвигаясь от женщины, вжался в стену. По полу заскакала оторванная пуговица от натянутой полы халата. Таня сидела все так же, держа кулаки на коленях, смотрела на мать сверху вниз. Саня всполохнуто кинулся к жене, схватил за плечи, попытался поднять. Не давалась, тяжелея, выскальзывая. Оставляя в мужнином кулаке тонкий халат, ползло в сторону, открываясь, плечо. Дернулось, развернулось, одна грудь выпала из лифчика, подпрыгнула и закачала темным соском. Саша застонал, бросил попытки поднять. Натянул на плечо жене разорванный халат, придерживая, стоял, неудобно наклонившись. Света продолжала кричать, сухо, со скрипучими нотками удивления, не веря еще, но, будто надо именно так.

— Мама, прекрати, — голос дочери увяз в крике, утонул. И громче, — Мама! Возьми себя в руки! Вернется он! Дядя Коля, что вы там, за холодильником? Дайте корвалолу, быстро! Прямо над головой, на полке. Николай зазвенел, загремел чем-то, суетясь, резко запахло лекарством. Отпихивая в тесноте кухни Сашу, подал женщине чашку с водой, рюмочку. Саша сел на пол, рядом, придерживая под спину, смотрел, как течет на подбородок вода. Но — выпила. Судорожно задышала, всхлипнула. Вдвоем повели в спальню. Положили на кровать. Саша накинул на ноги край покрывала. Отошли и встали вдвоем, переглядываясь, не зная— что дальше… Свет из коридора заслонила девичья фигура. Скрипочка топтался поодаль, вздыхал.

— Мама?

— Танюш, иди к себе, — сказал отец и прокашлялся.

— Нет. Все сейчас надо сказать. Нельзя ей сейчас вот так — одной.

— Не одна. Я с ней.

— Ты? — с презрением. И фыркнула. Николай хмыкнул. Саша насупился.

— Так, сопля. Будешь командовать, отжарю по заднице так, что забудешь и меня, и мать, и Скрипку своего разлюбезного. Говори, что хочешь сказать. И мотайте в комнату свою.

— Мам? Ты слышишь? Ты уже поймешь, что я скажу? Светлана смотрела на потолок. Темная поверхность чуть заметно окрашивалась зеленью. И гасла. Снова окрашивалась. Не хотелось ничего, но Танька скажет. Может, что-нибудь новое скажет. Хотя, что новое?

— Я слышу, дочка, — тихо сказала, маясь надеждой, — иди ко мне. Танька тоненькой тенью скользнула, присела на краешек. Поискала мамину руку. Наткнулась на вырванный с мясом клок халата — там, где была пуговица. Поморщилась и убрала руки. Сказала медленно, с расстановкой:

— Мамочка, Арик ненадолго. Ну, пару лет его не будет. Так зато потом — какой вернется! Светлана молчала.

— И нам лучше. Его по правительственной программе — в университет, стипендия. Вам с папой — пенсия пожизненно.

— Да. За то, что мой сын — подопытный кролик?

— Мам, ну всего-то, два раза в неделю — анализы и тестирование! А ты хочешь, чтоб ушел все равно, но еще и не получить ничего? Ведь он все равно ушел бы! Все равно!

— Как он мог? — Света отвернулась и заплакала, кусая губу, — я ведь ему — все. Мы деньги откладывали, учиться. И на квартиру. Отец всю жизнь на этом заводе! А знаешь, какой был талантливый в молодости? Все для вас! И вот!

— Ну, начались попреки. Может, и не надо было — все для нас?

— Эгоисты, мерзавцы мелкие и подлые! Вернется он. Кем он вернется, кем? Села, смяв подушку. Крикнула в еле видное лицо дочери:

— Выродком станет! Не человеком!

— Да-а, мам. Ненадолго тебя хватает. Это же твой сын, мам. Рожала ведь. И уже — выродок?

— Не учи мать! Кто же еще? После этого. Что там, мне думать страшно, не то что сказать. Сок этот, слизь, мерзость какая, дерьмо.

— Не дерьмо, а встраивание человеческого организма в цепочку развития другой формы жизни. И при родах что — нет крови и дерьма?

А, мам? Так и там. Слизь, кровь, врастание, приживление. Потом окукливание спаренное. Там он уже ничего не почувствует. Год без тела, только работа мозга. Зато потом — ты не представляешь, какой он будет потом! Это же совершенно другой уровень! И второе рождение— почти и не больно. Света беспрерывно тихонько плакала. Каждое слово дочери, интонации ее — жесткой лапкой хватали мозг и сжимали бесцеремонно, давя влагу, точа из глаз слезу. Край простыни, что сжимала пальцами, промок от пота и потяжелел.

— Мамочка, — голос дочери дрогнул, — ну, мам…

— Ты тоже уйдешь, Танюшка?

— Нет, мам, что ты! Я не пойду. Не хочу я. Да и не возьмут — женщина. И один из семьи уже ушел.

— А они понимают, что ли?

— Не знаю. Но по статистике таких почти не берут. Это если б я супер талант. А я обычная. И Скрипка у меня обычный. Да, Скрипка?

Иди к нам. Я его люблю, и мы тебе родим внуков, хочешь, мам?

— Порадовали. Тебе только шестнадцать, какие внуки!

— Ладно кокетничать. Ты просто еще совсем молоденькая и тебе рано внуков, да? Скрипкинз, уже не иди к нам, не видишь — у нас девичьи секреты. Света вздохнула прерывисто. Села, спуская ноги. Пол был теплый, и это раздражало. Морозов не было давно уж. Жуки не любят холода. Зимы лет пятнадцать мягкие. И почти без снега. Только сыро. Дождей все больше. Сама нашла дочкину руку. Заговорила, перебирая пальцы: