Иноземцы в России XVI–XVII вв. Очерки исторической биографии и генеалогии - [121]

Таким образом, несмотря на взаимные крайне отрицательные этнопсихологические стереотипы, изоляции с русской стороны и блокады — с западной в полной мере никогда не существовало. Иностранцы, неизменно говорившие о России как о стране абсолютного варварства, приезжали; русские, рассматривавшие Запад территорией столь же абсолютного еретичества (а Христианский Восток — искаженного православия), их принимали.

В то же время привлечение иноземцев и одновременная боязнь иностранных влияний обусловили формирование различных приоритетов миграции. Мотивы приглашения или удовлетворения просьбы о въезде могли быть самыми разными.

Наиболее безопасными для устоев веры должны были рассматриваться православные иммигранты. По отношению к ним можно говорить о конфессиональном мотиве миграции. Российское государство на протяжении веков выступало покровителем православных всего мира. Россия — последний оплот православия — неизменно принимала гонимых единоверцев из Речи Посполитой и Османской империи. Возможно, именно это обстоятельство обусловило специфику оформления документов о «выезде на государево имя» православными (или изначально православными) иммигрантами. Выезд в формулярах подобных челобитных почти всегда рисовался как спасение веры. Трудно сказать, оказывались ли в Москве лишь религиозные диссиденты и тема религиозных преследований соответствовала реалиям Порты и Речи Посполитой, или же была устоявшимся клише, но в документации принятия в русское подданство конфессиональная линия доминировала. Миграция «греков», «сербенян», «волошан», «черкас» и «белорусцев» связывалась с конфессиональными мотивами.

Помимо конфессионального прослеживается этнический мотив миграции. Призыв неправославных славян в Россию не прекращался на протяжении XVI–XVII вв. и распространялся в первую очередь на выходцев из Речи Посполитой. Подданные соседнего государства (вне зависимости от принадлежности к восточному или же западному христианству) традиционно рассматривались важнейшим источником расширения служилого сословия. Московское правительство устойчиво восполняло потери среди русского населения жителями граничащей державы.

Иным мотивом руководствовалось правительство, принимая на службу выходцев из Западной Европы. Условно этот мотив миграции можно назвать профессиональным, не связывая его при этом с темой цивилизаторства с Запада. Ни один из правителей России рассматриваемого периода не предполагал переноса западной цивилизации во всей ее полноте на русскую почву. Но техническая отсталость России порождала обращение к опыту и навыкам чужеземцев. Острая нехватка специалистов требовала притока иностранцев. Русское правительство в этот период предпочитало не основывать университетов, но получать необходимое количество европейски образованных людей, нанимая их на службу. Миграция специалистов в таком случае осуществлялась вне зависимости от вероисповедания и этнической принадлежности (исключение составляли иудеи, о чем ниже).

По отношению ко всем трем группам иммигрантов прослеживается сословный мотив. Присутствие дворян-чужестранцев повышало престиж державы. Вокруг царского двора собирались потомки родовитых фамилий иных стран. Приток дворян из других государств происходил и ранее, но в рассматриваемый период приобрел более интенсивный характер. В русское дворянское сословие вливались представители знати (или выдаваемой за таковую) бывшей Византийской империи; шляхта Речи Посполитой (православная украинско-белорусская, т. е. фамилии, ведущие происхождение от Киевской Руси), а также польско-литовская католического или протестантского вероисповедания), западноевропейские дворяне — носители громкого титула (подлинного или мнимого). Им отдавалось предпочтение по сравнению с выходцами из уездного дворянства или непривилегированных сословий. Миграция порождала появление новых дворянских родов[1224].

Вопрос о предпочтениях, отдаваемых в России различным группам иммигрантов, подводит к проблеме толерантности. Применительно к представленному материалу, под толерантностью понимаются проблемы свободы веры и принуждения (или отсутствия такового) при смене конфессии.

Отчетливо просматривается различная конфессиональная политика властей к определенным категориям иноземцев. Степень толерантности зависела от сложившихся приоритетов миграции. Но явным становится отсутствие единых принципов градации. Выделение групп базировалось едва ли не каждый раз на новой основе. Критериями разграничения могли быть как конфессиональный, там и политический (принадлежность к политической нации — подданство), а также социальный (вхождение в свободное или зависимое сословие) факторы.

Социальный фактор обусловил различия в правах на свободу веры между лично свободными и зависимыми иноземцами. Конфессиональный статус иностранных холопов и крепостных крестьян не был закреплен специальным законодательством, но существующая практика свидетельствует о наличии у зависимых групп религиозных свобод. Как это ни парадоксально, но государство по отношению к зависимому сословию проявляло толерантность. В соответствии с нормами (закрепленными прецедентами) иностранным холопам и крестьянам позволялось исповедовать прежние воззрения. От попавших в зависимость иноземцев не требовалось изменения вероисповедания. С точки зрения московского правительства, они уже в достаточной мере были прикреплены к новой стране, чтобы усиливать невозможность их возвращения перекрещиванием. Получалось, что лишенные свободы личности обладали свободой религиозной.