Иначе быть не могло... - [30]

Человек довольно солидного возраста, с черными с проседью волосами, доходившими ему почти до плеч, он держался с нами, студентами, сухо, а его глаза глядели на многих, будто в пустоту. И только когда он излагал новые, интересные решения в области дифференциальных и интегральных исчислений, развертывая перед нами внутренний мир математики, он оживлялся и увлекался, словно сам открывал их заново. По крайней мере, так нам казалось. Но его вдохновение угасало, когда дело доходило до проверки наших знаний. Что и говорить, не все могли сразу усвоить сложный материал. И все же…

Вызвал он как-то к доске Бабанина, очень старательного студента, в прошлом рабфаковца, и предложил ему решить задачу, причем трудную. Бабанин долго соображал, начал было выводить формулу, но тут же перечеркнул написанное, а потом снова начал водить мелом по доске… Профессор, заложив руки за спину, размеренным шагом ходил взад-вперед по аудитории, поглядывая поверх наших голов в окно, и вдруг, не задав Бабанину ни одного вопроса, остановился и изрек:

— Легче научить зайца спички зажигать, чем вас, молодой человек, математике. Садитесь!

Мы опешили. Стало так тихо, что даже боязно было вздохнуть.

— Леонид Страхов, покажите, пожалуйста, как надо такие задачи решать…

Леонид был сыном полковника, перешедшего после революции в ряды Красной Армии. Учился он неплохо и в отношениях с товарищами старался быть равным, но на занятиях по математике слушал профессора, нередко свободно откинувшись на спинку стула и снисходительно поглядывая на товарищей: мол, мне лично все это понятно, не то, что… И как бы ни бились мы над какой-нибудь «заковыристой» задачей, никто из нас никогда не обращался к нему за помощью.

Грубым, бесцеремонным обращением с Бабаниным и подчеркнуто благожелательным отношением к Страхову профессор нанес нам глубокую обиду, и сейчас мы ревниво всматривались в ряды цифр, которые выводил на доске Страхов. Он начал решать задачу правильно и вдруг запнулся. Послышался шепот Кости: «Не туда пошел…» Внимательно смотрел на доску и профессор. Он, разумеется, заметил ошибку и больше уже не мерил шагами аудиторию, а стоял у окна и терпеливо ждал, что его любимец справится сам.

Внезапно прозвучало:

— Разрешите!

Профессор медленно повернул голову, несколько мгновений молча смотрел на поднявшегося с места Жору.

«Неужели не посадит Леонида?..» — думаем мы.

— Прошу…

И вот уже у доски Жора. Сперва он перечеркнул, а затем тщательно стер с доски все написанное Страховым. Профессор, по своему обыкновению, опять прошелся раз, другой, потом сел к столу, поднял глаза на доску, а задача оказалась уже решенной, причем весьма оригинально.

На лице профессора удивление, но голое бесстрастен:

— Вы нашли интересный способ решения этой задачи.

— Спасибо. Так ведь мы не зайцы, кое-что, а все же смекаем.

Профессора от этих слов передернуло и, не поднимая глаз от журнала, в котором выводил оценку, он бросил:

— Работать надо, молодой человек.

Непонятно было, что он имел в виду: то, что работа приносит положительный результат?

Прозвенел звонок, и тут все страсти вылились наружу: мы тесным кольцом окружили и наперебой поздравляли Жору, а наша независимая, гордая Анка, не удостаивавшая никого из студентов своим вниманием, стала после этого случая оказывать Жоре явное предпочтение.

Жора стоил этого. Мы знали, что он в пятнадцать лет спустился в угольную шахту и прошел все ступеньки от коногона до забойщика. На шахте был ударником, хорошо зарабатывал и жил со своей матерью и младшей сестренкой, не нуждаясь. Сейчас же — только стипендия.

— Ничего, не пропадем, выживем, — шутил он. — Мать на работу пошла. «Хочу, говорит, чтоб сын мой выучился на инженера, как мечтал наш отец». И сестренку пристроил. Проживем… Ведь я, братцы, можно сказать, вторично рожден на свет июньским Пленумом ЦК партии (по решению этого Пленума, тысяча коммунистов была направлена для обучения в высшие учебные заведения); ведь об этом я мечтал, кажется, всегда.

«Вторично рожденному» было около двадцати пяти лет, но никто из нас, «зеленой» молодежи, не ощущал разницы с ним в возрасте. Не очень разговорчивый, вдумчивый, Жора стремился познать самую суть предмета; задачи по математике, по механике, сопротивлению материалов всегда решал самобытно и очень интересно. К Анке он относился хорошо, но вниманием не баловал, частенько даже иронизировал над ней: «Что же ты, Аня, папиросу не закуришь? Этак в тебе никто и не признает кавалериста». А один раз на занятии по физкультуре, когда Анка никак не могла перепрыгнуть через «коня», Жора своим подтруниванием чуть было не довел ее до слез.

Вот так, нескладно, на наших глазах зарождалась в бригаде первая любовь. И хотя их влекло друг к другу, но Анка и Жора всячески избегали встреч наедине.

К тому же для подобных встреч нелегко было выкроить и время. Его у нас, можно сказать, вообще не было. Да и откуда было ему взяться? В вестибюле института висел плакат: «Студенты! Все, как один, отдадим свое свободное время строительству Харьковского тракторного». Редкую неделю мы не выезжали на субботники. Ребята носили кирпичи на так называемой козе, девчонки таскали на носилках цемент и песок. Научились перебрасывать и ловко ловить на лету кирпич, подавать каменщику, а иногда брались и за укладку. Первое время уставали так, что руки было не поднять, но постепенно втянулись.