Иначе быть не могло... - [22]

Я снова берусь за книжку, но Толя кладет на нее свою широкую ладонь.

— Хватит, давай отдохнем. Это тоже дело, верно, дядя Ваня? — обращается он за поддержкой к появившемуся на пороге Ивану Елистратовичу.

Не проходит дня, чтобы тот не заглянул к нам на огонек, не поинтересовался нашими успехами.

— Верно, Толя, верно, — кивает головой Иван Елистратович. — Но ведь на инженеров люди готовятся, а оно дело сурьезное, и еще вопрос — на каких? Мы вот, к примеру, кладем мартеновскую печь, как деды наши клали, а может, можно лучше, по-научному? Значит, нужен и здесь инженер, человек с головой, со свежими мыслями. Ведь нам всех капиталистов надо догнать и обогнать. Учитесь, ребята, старайтесь, нам во как, — Иван Елистратович провел ребром ладони по горлу, — собственные инженеры нужны, а то вишь, как вражьи «спецы» портят дело. Затопляют шахты, и остаются детишки без матери, а страна без угля. — И он оборачивается к двери: — Расскажи им, Коля, они лучше и злее учиться будут.

Прислонившись к притолоке, дымит самокруткой брат тети Гали, шахтер Коля. Он приехал проведать своих детишек, мы знаем, что шахту, где он работает, залило водой. Коля рассказывает о том страшном дне:

— Попался мне больно хороший пласт. Рубал обушком, и рубал почти две смены кряду, еле успевали уголь отвозить. Под конец притомился, а сменщик не пришел, у меня кровь пошла носом, так и хлещет. Позвали бригадира, тот усадил меня в клеть и отправил на-гора́. А спустя несколько часов услышал я тревожные гудки, побежал к шахте. Крик, плач: «Шахту затопило, людей спасайте!» А там и моя Наталка…

Слушаем, чувствуя себя так, вроде и мы тоже что-то недоделали… Опять классовый враг орудует! Из газет мы знали о «шахтинском деле» — судебном процессе над вредителями, о том, что среди иностранных специалистов оказались враги, которые не только саботировали, но и уничтожали людей. Но читать — это одно, а сейчас перед нами — очевидцы, живые люди: Коля и его дети, трехлетняя Марийка и пятилетний Павлик, которые лишились матери. А сколько еще таких!..

Переглядываемся, и в посерьезневших глазах товарищей читаем собственные мысли: да, да, прав Иван Елистратович, мы должны учиться лучше и злее, раз стране нужны свои, преданные делу специалисты. А Коля между тем продолжает:

— Спасибо, Галя взяла малышей. Только без них тоска разбирает, а от шахты не оторваться. Иной раз думаешь: провались пропадом эта работа, намахаешься обушком, рук не чуешь, рубаешь в темноте, как крот, и пласт не дается… Но вот смекнешь, как его лучше одолеть, обойдешь с разных сторон, подрубаешь, а потом пошел, пошел — и посыпался уголек, что звезды в ночном небе… Усталости как не бывало!

Коля объясняет, как действуют при посредстве воздуха только что появившиеся отбойные молотки. «А скоро, — говорят, — машиной будем уголь добывать».

— Нет, — твердо заключает он, — заказаны мне дорожки из шахты. С этой самим избранной судьбой я уже не расстанусь. Никогда.

Вот бы и нам так же — на всю жизнь! И в который раз встает все тот же вопрос: а какую выбрать специальность, чтобы так же беззаветно ее полюбить, как любит Коля шахтерское дело, а Иван Елистратович — кирпич и сложенные его руками мартеновские печи.

Естественно, разговор снова переходит на подготовку к экзаменам — этим живут все наши, — и мы в отчаянии твердим, что ничего не знаем. Действительно, чем больше учим, тем, кажется, меньше знаем. Как утопающий хватается за соломинку, так и мы ищем ободряющего взгляда Ивана Елистратовича, а он словно не замечает нашего смятения и будто ни к селу ни к городу принимается рассказывать, как пришел после гражданской войны в цех и что там застал:

— Стоит наш цех мертвый, печи обшарпанные, холодные, жалкие. Завалочные окна развалены, в поде печи ямы, полные застывшего металла и шлака. Стоишь и думаешь: с чего начать?.. Собрали кирпичи, глину, инструмент и в холоде и голоде отремонтировали-таки печь! Начальник цеха похвалил нас. «А теперь, говорит, когда полдела сделано, надо браться за вторую половину…»

Иван Елистратович вынимает из отвисшего нагрудного карманчика видавшего виды пиджака тупо чиненный огрызок карандаша и на земляном полу рисует контуры агрегата, название которого с непривычки и не выговорить — рекуператор, — предназначенного, как он разъяснил нам, для подогрева поступающего в печь воздуха отходящими при плавке металла газами. Вот эти-то рекуператоры и предстояло не только восстановить, но вдобавок и реконструировать, чтобы с той же печи за счет лучшего нагрева газа и воздуха получать больше металла.

— Сложная работа — рекуператоры реконструировать, а надо! — Иван Елистратович пробасил это «надо» во всю силу своих могучих голосовых связок и приосанился, раздвинул плечи, в глазах молодой задор. — Заглянул я в рекуператор, а там — мать честная! — уголь тлеет и что-то шевелится. Посветил, смотрю, ребятишки, чисто черти, только глаза блестят: оказывается, беспризорники забрались погреться. Вот так оказия! Мы их на свет божий, а они дрожат, самому меньшому лет девять-десять, глаза что два фонаря. Стоит, зуб на зуб не попадает. «Как звать тебя?» — спрашиваю. «Николай», — говорит. «А родители где?» — «Не знаю, второй год блужу». Так и сказал «блужу»! Меня аж за сердце взяло. Отвел его к себе домой: Галя искупала, накормила, пригрела его… А рекуператорам все же реконструкцию сделали, словом, экзамен сдали. Когда пустили печь и увидели кипящий металл, нас сталевары на руках качали, обнимали друг дружку, целовались — ведь жизнь в завод вернулась! А вначале думалось: нипочем такое не сделать…