Иначе быть не могло... - [19]

Весной, когда река взломала лед и потекла бурным потоком, Настя утопилась.

Рассказывая, бабушка многое не договаривала, — видимо, боялась, чтобы Виктор не переставал себя считать родным их внуком, но он понял истину. Он понял доброту и честность дедушки и бабушки, которые искренне его любили, и именно как родного, и которых он любил не меньше.

В деревне говорили:

— Глядите, Виктор весь пошел в деда и с лица, и повадками, а уж «воякой» будет непременно, как дед.

И в восемнадцатом году, когда Виктору было только четырнадцать лет, он добровольно ушел в Красную Армию, воевал, и сейчас армия — его дом родной.

— Больше всех мне, ребята, жалко Настю — мою мать, которая вскормила меня, и я поэтому очень хорошо понимаю ваши переживания и особенно Оли — ведь родной дом оставила и свою маму Веру Александровну… Когда в армию уходил, бабушка плакала, провожая меня, и я не меньше ее рыдал. Но нельзя ведь всю жизнь сидеть на одном месте.

Виктор Емельянович убеждал нас поступить в один из киевских институтов — он бы имел возможность нам помочь организоваться, хотя бы на первых порах. И нам очень хотелось жить рядом с этим открытым, отзывчивым человеком, но ехать все же мы решили по намеченному плану, навсегда сохранив в сердце теплоту и дружбу человека такой необыкновенной судьбы.

В окна уже проглядывала предутренняя мгла, а мы и не заметили, как ночь пролетела, Уже начали подниматься пассажиры, собирать свои поклажи.

— Товарищ командир, а вы как будто родных братишку и сестренку нашли, — говорит пожилой пассажир из соседнего купе.

— Найти не нашел, а вот встретить встретил.

Поезд набирал скорость — конец пути, скоро Киев…

В Киеве пересадка.

Киев — город древней славы, отсюда уходили русские полки на битвы с печенегами и с Византией и со всеми, кто покушался на наши русские земли.

У нас еще свежа в памяти прочитанная романтичная судьба Владимира — сына князя Святослава и девушки Малуши из простого люда.

В мечтах мы уже давно на Владимирской горке.

А Киево-Печерская Лавра, с ее пещерами и бесконечными народными рассказами о ней, ее музейной славе, влечет нас, нельзя не посмотреть, не заглянуть туда.

Киев — это и Трипольская трагедия, это образцы мужества и героических дел комсомольцев двадцатых годов, и надо побывать в музее, поклониться отваге наших старших братьев.

Днепр встречает нас во всей своей неописуемой красе летнего утра, это широкая вольная река, воспетая Гоголем и Шевченко, и в ушах звучит: «Реве тай стогне Днипр шырокый», — и нам рисуются кручи над Днепром, на которых похоронен по своему завету Шевченко. А Крещатик! Все надо увидеть и непременно сегодня же, и мы жадно смотрим в окно, как бы чего не пропустить, и волнуемся, как бы все успеть: ведь впервые встречаемся с таким большим городом и тем более с Киевом — нашей давней мечтой.

— Ребята, спокойнее. Все успеем, все увидим, до двенадцати сами походите по городу, я это время буду в части, а с двенадцати встретимся на вокзале, и до отхода поезда на Харьков буду в вашем распоряжении, — успокаивает нас Виктор Емельянович.

С вокзала решили пойти на Крещатик. Идем улицами, бульварами, поражают нас большие каштановые аллеи, зелень, цветы, поражают витрины. И сами люди: и нарядные, и обычные, но их много, все спешат. Мы уже порядочно прошли улиц от вокзала, а Крещатика не видим. Нам казалось, он должен появиться перед нами каким-то необыкновенно шумным, нарядным, чуть ли не живым.

— Скажите, пожалуйста, где здесь Крещатик? — спросили мы у проходившей женщины.

— Что? Крещатик? Ах вы бисовы диты, смеяться вздумали надо мною? Вот, полюбуйтесь, какие теперь дети пошли, никакого уважения к старшим. Стоят на Крещатике и спрашивают: «Где Крещатик?»

Мы стояли полны недоумения, а она, уходя, продолжала что-то нелестное говорить в наш адрес. И прохожие косо посматривали на нас, не зная, чем мы обидели эту женщину.

Сразу как-то померкло и свежее раннее утро, и красота каштановых аллей, магазины, витрины, дома, и мы медленно, осторожно поплелись обратно на вокзал, не обмолвившись ни одним словом, чтобы не показать боли от нанесенной нам обиды.

Вокзальная суета, шум, поиски места, где бы присесть, клунки и чемоданы, множество лиц — веселые и грустные, кто-то смеется, кто-то плачет, где-то поют. Новизна впечатлений, непривычная обстановка мало-помалу отвлекли от мыслей, одолевавших ночью: как-то теперь там, в родном нашем доме?..

Мы сидели и с удовольствием уплетали сухую таранку.

— Ребята, давайте к нашему столу, он у нас вроде бы посытнее, не стесняйтесь, место найдется!

Перед нами стоял черноглазый паренек, чуть постарше нас, с комсомольским значком на груди. Лицо его светилось такой доброй улыбкой, что и мы невольно заулыбались в ответ.

— Зовут меня Анатолий, а это мои братья по коммуне имени Дзержинского, Николка и Сергей. — И он указал на парнишек, сидевших поодаль у поставленного ребром и застеленного газетой чемодана.

Все это было сказано так просто, что нам и в голову не пришло отказаться от приглашения: подсели к «столу»-чемодану, еда на нем действительно вкусная, ребята приятные. Посыпались вопросы, и выяснилось, что дружная троица работает на Харьковской обувной фабрике, а здесь, в Киеве, проходила «творческую практику» и теперь возвращается домой, Ребята вместе росли, вместе воспитывались и чувствовали себя родными. И нам с ними было легко и просто, но удручало, что первый час, а Виктора Емельяновича нет еще, и мы об этом поделились с ребятами.