Импрессионизм - [2]

Это был второй телевизор в жизни. Первый — с именем сибирской реки Енисей — купили у Маши. вышла замуж и потому легко рассталась с уже показавшим много видов окошком в мир. Как-то она, приложив палец к губам, поманила за собой. А у загса открылась: ты — свидетельница, а вот мой жених Юра. Родители были против: за нежильца не пойдешь! Потому-то они с Юрой записались тихо, а после записи купили торт и съели его вчетвером, молодожены и свидетели. Через шесть лет Юра, нежилец, умер. В нем сидела болезнь — словно черная дыра, она втягивала его в себя же. И оттого костюмчик на нем вечно был в складку, как он ни старался его утюжить, как ни старался выжить. И до сих пор крик в ушах: «Спасите, я хочу жить!» И в руках — Машины каменные слезы. Нежилец для всех иных простудился и умер. А для нее — растворился и перестал быть. Вот и «Енисей» исчез, через шесть лет растворился во времени, распылив свои внутренности среди военных военного городка в Выползово. А Маша уехала в Витебск. И вот второй год от нее нет писем, нет звонков…

Нынешнее окно помехи не ловило. И возле него можно было сидеть без носков, через него не сквозило. Во вторник совершенно не хотелось отходить от окна — что бы в нем ни показывали. Да, вторник лучше проводить у окна, с чашкой чая.

Понедельник

В понедельник прилетали ангелы. Они были белые: белые крылья, белые хламиды, белые волосы из-под белых шапочек… Разве что щеки и руки краснелись, как у поварих или прачек. Ангелы пели высокими голосами, иногда срываясь на клекот и скрипучие баритоны. Однако разобрать небесные рулады, разложить их на слоги и слова не получалось. Может, они пели на латыни. Или на каком мертвом языке. Мертвые языки, они здесь мертвые, а там, где живут ангелы, они живые.

С песнями ангелы кружили по комнате, и это походило на картину . Только там танцевали оранжевые или красные ангелы, все зависело от качества репродукции. Эта была раздражительна, и хотелось, чтобы ангелы были белыми, и потому белая титановая таяла, репродукции теряли свой неангельский оттенок, плясуны покрывались белыми балахонами. Настоящий висел в Зимнем. И дорога до эфемерна, и никаким эфиром эту эфемерность не осилить и Веласкесом не измерить. Так что вряд ли когда Зимний теперь будет взят. Даже во вторник.

Он был взят в далеком сорок седьмом. В тот год девчонок, учащихся в — тех, кто захотел сухой паек променять на впечатления, — отправили проветриться подальше от дома. Впереди маячил Ленинград, однако пристанищем оказался лагерь на Карельском перешейке, неподалеку от линии Маннергейма. Землянки, где они жили, вмещали в себя не только темноту, но и шорох посторонних лапок, наполнявших ужасом девичьи сердца. Впрочем, главным в этой поездке были, конечно, не землянки и не земляника с брусникой в лесах, напичканных — через два года после окончания войны — металлом, умершим или притаившимся в ожидании новых жертв. Главным был поезд, с летящими за окном станционными надписями — , , Куоккала, — везущий девчушек в форменных ремесленных шинельках, подпоясанных ремнем, в беретиках и кирзовых ботинках в Эрмитаж. Вот такая линия Маннергейма, связывающая землянку и Эрмитаж. И кирзовые ботинки скрипели по царским паркетам, и странные ангелы, голые и оранжевые, взирали на бледные лица и худые тела, прикрытые одинаковыми кашемировыми платьицами. А потом, после Эрмитажа, были вазы и скульптуры Летнего сада, и морковка, такая же оранжевая, что и ангелы со странных картин. Морковку грызли счастливые рты, а потом была беготня по аллеям и угловатые танцевальные па среди серых подслеповатых скульптур. И тот день тоже был понедельником…

А в понедельник, отстоящий на почти шестьдесят или семьдесят лет от того понедельника, прозванного понедельником , ангелы танцевали, шли кругом, меняя фигуры, ритм, темп, переходя с вальса на польку или менуэт. И в руках у них позвякивали и поблескивали какие-то металлические предметы. А потом случался фокстрот, чарльстон, когда-то взрывался джазовой оркестр в городском парке Рыбинска. А иногда случалось даже танго, но выглядело оно совсем нелепо. Ангелы, танцующие танго… Там-там-там, , там-там-там. Крылья мешались, а длинные хламиды путались в ногах. Когда придумывали вальс, менуэт или контрданс, ангелы камнем сидели на стенах и крышах церквей. А на рождение танго глядели мерзкие рептилии, а джаз был вообще изобретением дьявола. И потому ангелы, дергающие коленями и локтями, выглядели жутковато. Но нужно было искать в себе силы радоваться всему, что видишь. Ничего не поделаешь, ты уже просто наблюдатель. И это пока не так и плохо. И лучше ангелы, танцующие танго или фокстрот, звенящие разными металлическими штуковинами, чем пятничная тряпичная тишина-пустота.

Понедельник истекал, ангелы прыскали на крылья ароматизированным антиобледенителем и исчезали, рассеивая в эфире воздушные поцелуи. Танцами и песнями за день они утомляли так, что оранжево-красные