Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [99]
Почему вопрос о перемещении икон из церковных ризниц в музейные витрины породил столько споров и трений (это особенно удивительно в сравнении с достаточно пассивным отношением правительства к экспорту икон и разрушению архитектурного наследия)? Несмотря на несопоставимость художественного и религиозного мировоззрений, их отличало поразительно похожее отношение к иконам, и представляется, что именно это серьезно затрудняло переход из одной сферы в другую. Преклонение верующих перед святынями и преклонение художников и участников движения за охрану памятников перед искусством имело много общего. Джефферсон Гатрелл указывает на сходство между «ритуалами сохранения», исполняемыми в музеях, и религиозными обрядами, и на светскую «сакрализацию» икон, призванную провести черту между ними и «профанным оборотом предметов повседневного обихода»[735]. Сходство между музейными залами и церквями насаждалось откровенно и целенаправленно. Знаменитый архитектор А. В. Щусев в соответствии с пожеланиями Николая II и императрицы Александры Федоровны придал интерьеру отдела христианского искусства Русского музея облик церкви или церковной ризницы[736]. И верующие, и художники видели в своих приобретениях символическую неотчуждаемую собственность и старались держать их вне области рыночных отношений[737]. В случае икон из Заборовья и церковь, и музей пытались защитить свое имущество, объявив его юридически «неотчуждаемым». Биография икон[738] в идеале должна была обходить этапы, связанные с рынком, и сводиться к постепенному перемещению их из церковных алтарей или ризниц через реставрационные мастерские в музеи.
Церковные власти нередко обвиняли архитекторов и археологов в безбожии. Как писал анонимный автор из Синода, для них «не существует древних св. церквей и часовен, св. крестов, почитаемых народом св. чудотворных икон и других священных предметов, – все это, видите ли, простые памятники зодчества, живописи и иного искусства; их нужно хранить и изъять из употребления, иначе они подвергнутся разрушению». Заводя речь об экспертах особого Комитета по охране древностей, которому предполагалось поручить участь памятников, он особо обращал внимание на то, что их вероисповедание не было оговорено: «Будь ты католик, лютеранин, жид, магометанин, но если ты член Комитета или его отделов в провинции – смело иди в православный храм, отбирай в музеи что тебе приглянется и вообще распоряжайся там, как власть имущий… А каноны церковные, запрещающие вход в православный храм иноверцу? Им здесь не место…»[739]
Собственно говоря, вероисповедание и профессиональная этика не были связаны, а отношение к церковной политике не имело ничего общего с личными верованиями – многие археологи и участники движения за охрану памятников были воцерковленными христианами[740]. В то же время в почитании сокровищ искусства было что-то сродни благочестию. Н. П. Кондаков, известный историк русской средневековой и византийской иконописи, признавался в мемуарах, что в годы учебы в университете он отошел от христианства: «Я лично уже со времени своего студенчества не христианин внутренне и христианства не исповедую»[741]. В то же время он называет себя глубоко религиозным человеком. Судя по всему, отношение Кондакова к христианству было достаточно умозрительным: он восхищался немецкой школой научного анализа и критической интерпретации Евангелия. В своей собственной работе, посвященной иконографии девы Марии, Кондаков выдвигает принципы аналогичного подхода к изучению христианского искусства. Кондаков был одним из организаторов созданного в 1901 году под покровительством Николая II Комитета попечения о русской иконописи, который был призван бороться с массовой тенденцией к замене традиционных икон, написанных от руки, дешевыми поделками, отштампованными из жести или напечатанными типографским способом
