Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [100]
Частичное перекрывание религиозной и творческой сфер, сходство риторики и принципов, положенных в основу церковного благочестия и почитания художественного достояния как областей, далеких от профанного мира, не могли не порождать недоумения и беспокойства. Церковные власти и правительство, пытавшиеся поддержать нравственный авторитет Православной церкви, со страхом смотрели, как художники присваивают себе их святыни. Проект, предложенный экспертами, обладал привлекательностью в глазах обширной аудитории, и по этой причине дело шло к замене религиозного сообщества светским, объединяемым общим наследием. Противостояние «частной» церкви и «публичного» музея, отраженное в процитированном выше репортаже Макаренко о выставке икон, примечательно само по себе: оно выставляло напоказ неспособность церкви внушить верующим чувство общности в стране, где подавляющее большинство населения было православным, а православие оставалось официальной религией. Что же касается музея, то он – независимо от юридического статуса конкретного собрания – считался публичным институтом по самой своей природе.
В начале XX века официальная церковь, столкнувшись с вызовом, который несли с собой всеобъемлющие политические, социальные и культурные перемены, в целом не сумела адаптироваться к новым условиям. Секуляризация религиозного искусства являла собой еще одну угрозу этому слабеющему институту. Как отмечала Лора Энгельштейн, в России переход от «эпохи образов» к «эпохе искусства», описанный Хансом Бельтингом, начался лишь тогда, когда «святые образы» превратились в «объекты эстетического созерцания»[744], то есть в конце XIX – начале XX века, и совпал с рядом других мощных сдвигов и тенденций, будучи отчасти вызван ими. В этой ситуации идея национального достояния, включавшего русское религиозное искусство, равно как и художественное наследие других народов и конфессий (в том числе и старообрядцев), могла черпать энергию из самых разных источников – национализма, патриотизма, художественного модернизма, а также идей социальной солидарности и общего блага. Она могла стать мощным орудием в руках художников, археологов, историков и прочих представителей интеллектуальных слоев.
Глава 5
Частная собственность и национальное искусство
Сюжет о том, как иконы превратились в русское национальное достояние и символ художественного наследия страны, на первый взгляд, говорит об исключительности России на фоне европейского движения за охрану памятников истории: эстетизация религиозного искусства произошла в России намного позже, чем в Европе, частично совпав со становлением модернизма в искусстве. Вследствие относительной молодости русской живописи иконы естественным образом оказались объектом поиска национальных художественных символов. Впрочем, преклонение перед религиозным искусством не означало, что формирование культурного достояния шло главным образом под знаком религии. Иконы и церкви присваивались сферой светского искусства, которая также охватывала памятники гражданской архитектуры, живопись и археологические памятники. В этом смысле повестка дня русского движения за охрану памятников, а также его теория и методы носили большое сходство с кампанией за охрану памятников в Европе.
Как будет показано в данной главе, у художников, участников движения за охрану памятников и археологов были непомерные амбиции, что приводило к конфликтам с частными коллекционерами и городскими властями, землевладельцами и императорским двором. Вступая во взаимодействие с владельцами художественных сокровищ и памятников истории, эти ревнители национального достояния преследовали различные цели. В том, что касается сферы частной собственности, они стремились взять под свой контроль практику владения и обмена произведениями искусства и их демонстрации, запрещая проведение независимых археологических раскопок на частных загородных землях и пытаясь контролировать развитие и застройку городов. Стремясь превратить императорские дворцы в музеи, они добивались отделения частных жилых помещений императора от музейного общественного пространства. Размах начинаний экспертов был поразительным, но еще более примечателен рост сферы культурного достояния, сложившейся в их воображении, наряду с развитием научных изысканий, приобретением неформального авторитета экспертами и расцветом художественной критики.
При анализе политики и интеллектуальных дискуссий по проблемам охраны исторических памятников важно иметь в виду, что археологам и экспертам по искусству приходилось действовать в том же правовом окружении, что и лесоводам, горным инженерам и гидротехникам. Русские законы о собственности имели один корень: принятое Екатериной II решение передать основные богатства страны дворянам. Заявления экспертов о том, что предметы, находящиеся у них на попечении, уникальны и потому заслуживают особого обращения и вывода из юрисдикции «стандартных» норм собственности, имели общую идеологическую и политическую основу и в итоге привели не к дифференциации правовых режимов в зависимости от типа объектов, а к риторическому и идеологическому формированию единого взгляда на то, что должно было стать «общественным достоянием».
