Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [33]

. Крестьянская реформа заменила обычаи и традиции юридическими нормами[203], создав неудобства для обеих сторон: крестьяне утратили доступ к лесам, в то время как землевладельцы оказались неспособны отстаивать свое право собственности на лес, который, как считали крестьяне, находился в общей собственности[204]. Государство вынуждено было вмешаться и создать правила пользования лесами. Как будет показано в следующей главе, похожая ситуация сложилась и в отношении вод: если до реформы проведение оросительных и осушительных каналов представляло собой предмет торга между помещиками и крестьянами, то реформа предполагала проведение четких границ между земельными владениями, отменяя силу обычая и порождая конфликты. Трения между землевладельцами и собственниками воды приобретали социальный оттенок: зачастую помещики должны были просить у своих бывших крепостных разрешение провести канал по их земле. Нередки были и обратные ситуации, и местные комитеты «о нуждах сельскохозяйственной промышленности» требовали освободить крестьянские общества и землевладельцев от этой взаимной «водной» зависимости[205]. Правительство же, заботящееся о повышении производительности сельского хозяйства, полагало, что превращение воды в частную собственность поставило под угрозу будущее деревенской экономики, и проблема водных споров между крестьянскими общинами и землевладельцами подавалась как столкновение между «идеей публичного интереса» и «правами частных лиц»[206].

Споры о доступе к ресурсам общего пользования (лесам, воде и полезным ископаемым) в конечном итоге привели к осознанию главной проблемы – необходимости реформы системы управления. Государство, не имеющее ресурсов для управления своим собственным хозяйством, неохотно бралось за еще более сложную задачу регулирования отношений между собственниками и обществом. В результате дискуссии о проблемах собственности часто выглядели как странный диалог между публикой (точнее, экспертами и представителями профессиональных обществ и предпринимательских ассоциаций), которая призывала государство вмешаться и взять на себя роль менеджера и посредника, и правительством. Выступая за возрастание роли государства в сфере контроля собственности, эксперты часто ссылались на пример освобождения крестьян; правительство же, со своей стороны, пыталось оправдать свое нежелание вмешиваться, прибегая к риторике неприкосновенности частной собственности.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ ПОД ВОПРОСОМ: КРЕСТЬЯНСКАЯ РЕФОРМА В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДЕРЕВНЕ

Дебаты вокруг управления ресурсами общего пользования служат прекрасной иллюстрацией к парадоксальному отсутствию в России четкого правового определения «государства» и «государственной собственности». Что могло и чего не могло делать государство для регулирования отношений собственности на частных и казенных землях? Каково его правовое отношение к землям, населенным свободными крестьянами? Эти вопросы часто возникали в процессе преобразований – особенно во время подготовки реформы в государственной деревне, которая состоялась пять лет спустя после освобождения крепостных.

Одним из факторов, способствовавших переоценке роли государства как менеджера и землевладельца, стало «пробуждение» общества и возникновение идеи «общественности» или публики, которая стала восприниматься как особая и автономная сущность, прежде всего – сообщество образованных людей, располагавшихся в социальном пейзаже пореформенной России где-то между царем и крестьянскими массами[207]. Предполагалось, что «общество» заменит собой бюрократию в земствах и судах и возьмет на себя управление местными делами, такими как здравоохранение, статистика и образование. Соответственно, возникновение автономного общества поставило вопрос о границах государства и его собственнических правах. Многие, особенно славянофилы, полагали, что государственная собственность на землю перестанет существовать в своей привычной форме, а владельцем земель и ресурсов станет народ. Дискуссии о статусе «казенных земель», находившихся во владении государственных крестьян, обозначили ожидания русской образованной публики. В начале 1860‐х годов распространился слух о плане реформирования казенной деревни. Говорили, что правительство хочет заставить крестьян платить за землю, которую они возделывали веками. Противники этого плана обвиняли государство в намерении захватить крестьянские земли и ставили под вопрос отношение правительства к казенным землям как к своей частной собственности. «Что такое государственная собственность? Что такое правительство: помещик ли оно, или его отношение к нему иное?» – задавался вопросом славянофил Иван Аксаков в полемической статье, критиковавшей планы реформы государственной деревни. Он выдвигал идею о том, что «государственная собственность есть всенародная собственность, то есть собственность всей Русской Земли», в то время как государство – всего лишь механизм «распоряжения» этой собственностью[208]. В этом контексте государство становилось как бы вторичной надстройкой, в то время как «народ» и «земля» имели первичное значение. В риторике русских народников государство также представало как абстрактный географический феномен, тогда как нация составляла плоть страны. Таким образом, как писал социалист и народник Николай Огарев, государственная поземельная собственность оказалась «делом несбыточным», «несуществующим» и должна была быть признана собственностью земской или общественной