Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [25]

. Весь тираж труда Куницына (тысяча экземпляров) был изъят цензурой, и даже преподавание естественного права ему было запрещено до 1835 года. Власти считали концепцию Куницына об отношении народа и индивидов настолько радикальной, что он был уволен из Санкт-Петербургского университета и его преподавательская деятельность была ограничена Кадетским корпусом. Только в 1828–1829 годах он снова вернул себе заметное положение и ему было позволено служить в Комиссии для составления законов, которая под руководством Сперанского возобновила свою работу над составлением первого в России современного Свода законов.

Кажущийся теоретическим вопрос о статусе государства как собственника все же требовал ответа, тем более что в 1820‐е годы правительство возобновило работу по кодификации законов. К этому времени вся континентальная Европа по собственной воле или под давлением наполеоновских войск оказалась под влиянием французского гражданского права, и законодательства разных стран воспроизводили в разных формах основные принципы в отношении права собственности, установленные Французской революцией и кодифицированные в знаменитом наполеоновском Гражданском кодексе 1804 года. Кодекс Наполеона – смесь правового рационализма с постреволюционной идеологией – базировался на идеализированной версии римского права. Провозгласив абсолютный характер частной собственности, Кодекс не распространил этого понимания на предметы общего пользования и общественного значения, такие как реки, озера, дороги и улицы. Все общественные вещи (res publicae) попали в сферу общего имущества (domaine public). Ни индивиды, ни государство в лице казны не могли владеть реками, большими водными резервуарами или дорогами и улицами: эти объекты принадлежали всем, «народу», «нации», которая символизировала национальный суверенитет[146].

Был один момент, вызвавший замешательство среди российских юристов, трудившихся под руководством Сперанского над составлением Свода законов. Наполеоновский Кодекс разделял все вещи на две категории: частная и национальная собственность. Последняя далее подразделялась на domaine public (общественную собственность) и domaine de l’État (государственную собственность)[147]. Можно ли было найти что-то подобное в российских законах? Если domaine de l’État отсылала к «казне» и «государственным имуществам», то что составляло domaine public, или res publica, и кто являлся субъектом права собственности в этом случае? Мог ли «народ» быть термином, соответствующим французскому понятию «нация» (nation)?[148] Эти вопросы впервые появились в 1826–1832 годах при составлении Свода законов, первого российского Гражданского кодекса, и затем, как мы увидим, они продолжали оставаться актуальными и в начале ХХ века при обсуждении вопроса о пересмотре кодекса. На самом деле дискуссии о границах государственной собственности ставили вопрос о природе самодержавного государства – проблема, которую Янни Коцонис определил как выбор между «ограниченным» и «всеобъемлющим» (инклюзивным) пониманием государства (первое представляет государство как независимое действующее лицо, последнее – как включающее в себя общество)[149].

Как выразил в переводе на русский эту неопределенность с государственной/общественной собственностью Сперанский, бывший директором Комиссии составления законов и автором Свода законов гражданских (10‐го тома Свода законов)? Возможности заимствования из французского Гражданского кодекса были ограничены двумя обстоятельствами: во-первых, тем, что Екатерина Великая установила режим частной собственности на предметы общего пользования, и, во-вторых, самодержавным политическим строем. Первое обстоятельство помешало Сперанскому назвать свободными от частной собственности реки, озера и другие общие объекты. Второе противоречило принципу установления власти общества над объектами общего пользования. Таким образом, эти объекты оставались формально в частном владении: если река протекала через чью-то землю, то владелец этой земли имел полное право использовать воду этой реки; если его земля граничила с рекой, то он владел половиной реки; он мог рубить деревья, добывать полезные ископаемые (или отказываться это делать), мог охотиться, ловить рыбу и устраивать археологические раскопки на своей собственной территории без государственного контроля[150].

Пытаясь согласовать с буквой российского закона теорию и здравый смысл, Сперанский ввел элементы общественной власти над природными ресурсами в статью о государственной собственности. Наряду с передачей землевладельцам «права полной собственности» на землю, реки, озера и дороги, Сперанский перечислил те же объекты как принадлежащие государству. Формулировка статьи о государственной собственности (ст. 406) иллюстрирует эту путаницу. С одной стороны, эта статья провозглашала:

Все имущества, не принадлежащие никому в особенности… принадлежат к составу имуществ государственных. Таковы суть: казенные земли, населенные и ненаселенные, пустопорожние и дикие поля, леса, оброчные статьи, морские берега, озера, судоходные реки и их берега, большие дороги, здания как публичные, так и казенные, заводы и другие тому подобные…