Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [24]

Позже я вернусь к дискуссии об экспроприации, когда буду анализировать проблему собственности в контексте экономического развития, сохранения исторических памятников и авторского права. Сейчас мне важно отметить, что использование механизма экспроприации – не просто показатель безопасности (или уязвимости) собственности: способность эффективно применять этот механизм также показывает управленческие возможности правительства и его силу. Как бы парадоксально это ни звучало, учитывая навязчивую озабоченность историографии проблемой уязвимости частной собственности в России, российское государство зачастую очень неохотно шло на использование экспроприации. Одной из причин этого был неопределенный статус государственного имущества.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

В своем стремлении даровать дворянам имущественные привилегии Екатерина не обозначила объемы и правовой статус государственных владений. В немалой степени причиной было то обстоятельство, что ни сама императрица, ни кто-либо из тех, кто ей служил, не знали, чем владело государство[137]. Похоже, что государственная собственность определялась от противного: все, что не принадлежало частным собственникам и обществам, было государственным. Для Екатерины этот вопрос не имел политического или практического значения. Однако впоследствии неопределенность статуса государственного имущества превратилась в большую проблему, особенно в контексте дискуссий конца XIX – начала ХХ века об общественной собственности, не совпадающей с государственной. В конце концов, так же как право собственности сказывалось на социальном и юридическом положении индивидов, имущество государства отражало его политический характер, природу его власти и даже структуру управления. Поэтому может показаться странным, что вплоть до падения монархии правительство не имело четкого представления об объеме государственной собственности – ни в юридическом смысле, ни в количественном: описание и составление кадастра государственной собственности к этому времени не было закончено[138]. Также довольно показательно, что историки Российской империи, озабоченные развитием права частной собственности, практически не уделили внимания развитию государственной собственности, которое может служить показателем экономических и политических возможностей государства.

Перемены в статусе государственной собственности отражали политические изменения. Одним из последствий реформ Петра I было то, что в начале XVIII века понимание власти как реализации права собственности сменилось современным определением государства как суверенной политической сущности. Изменение роли монарха (царь как собственник государства сменяется правителем[139]), зарождение профессиональной государственной службы, трансформация административного аппарата и многие другие сопутствующие этим процессам сдвиги вели к появлению концепции государственного имущества как отличного от имущества правителя и его семьи[140]. В 1797 году, когда был образован Департамент уделов (позже министерство), собственность монарха и государства были окончательно разделены, и было выделено недвижимое имущество, дававшее доход императорской семье[141]. В начале XIX века были установлены процедуры и правила для защиты казенного (или государственного) имущества, а министры приняли на себя ответственность за управление государственной собственностью. Таким образом, государство (или «казна», которая представляла его финансовую власть) стало собственником, обладая правами, схожими с правами частных собственников. Хотя патримониальная риторика сохранилась до падения монархии (Николай II назвал себя «хозяином Земли Русской»), а в Своде законов содержалось указание на верховное право собственности монарха, но это было более данью традиции, чем юридической реальностью.

Цари перестали быть собственниками страны. А как обстояло дело с самим самодержавным государством? Как далеко распространялась его власть? Как оно относилось к собственности подданных? В то время европейская теория предлагала две модели описания статуса государства как собственника. Первая (патримониальная) модель, воплощением которой был Старый режим в государствах континентальной Европы и которая еще в XIX веке поддерживалась консервативными политиками, строилась на утверждении, что государственная власть охватывает и imperium (политическое, публичное), и dominium (частное, владельческое), то есть это – политическая власть, основанная на владении. Вторая модель, представленная в наиболее радикальной форме Жан-Жаком Руссо, полагала, что страна принадлежит «народу», и ограничивала роль государства по части собственности тем, что государство ответственно за охрану национальных богатств[142]. Политические работы Руссо были чрезвычайно популярны в России, они широко цитировались и комментировались как европейскими[143], так и российскими авторами[144]. Александр Петрович Куницын, профессор права и философии в Царскосельском лицее и Санкт-Петербургском университете, использовал политические идеи Руссо в своей работе «Право естественное» (она вышла между 1818 и 1820 годами). Куницын считал «народ» носителем суверенитета и верховным собственником ресурсов страны: «Земли и вещи, завладенные народом, принадлежат в его собственность; они зависят от верховной власти народа и не могут быть другими ни употребляемы, ни присвояемы без его на то согласия». Для Куницына народная собственность состояла из двух частей: «публичная собственность» и частная собственность людей, но власть народа над частной собственностью рассматривалась просто как «право защищать вещи, принадлежащие членам оного [народа] противу притязания и нападения других народов». Следовательно, власть имеет только значение публичное, а не частновладельческое, она основана на единодушном согласии, которое порождает гражданское государство