Империя пера Екатерины II: литература как политика - [13]

.

Таким образом, новиковский «кошелек» (от французского «la bourse») символизировал и французскую моду вообще, и само европейское «платье», пришедшее в Россию с реформой Петра I. Вместе с платьем обсуждался в издании вопрос о подражании Франции во всех культурных сферах – от языка до философии. Новиков каламбурил, имея в виду и реальный кошелек для денег, – далее он будет обличать галломанов, проматывающих свои состояния ради модных французских товаров или ради модного французского «учителя» для своих детей. Название этого журнала оказалось чрезвычайно удачным, а первоначальная цель была заявлена очень откровенно. Как впоследствии писал знаток журнальных и околожурнальных баталий М. Н. Макаров, «план для „Кошелька“ был устроен самый строгий; по его разуму, преимущественно положили держаться одного: бить насмешками французолюбцев»[71].

Тот же Макаров передает разговоры, имевшие место при дворе и касавшиеся всех журнальных предприятий Новикова[72]. Прямая связь журналов Новикова с проектами Екатерины подтверждается и финансовой поддержкой. В эти годы издатель аккуратно получает от Екатерины денежные субсидии на свои журнальные предприятия, в том числе – на «Древнюю российскую вивлиофику». В сохранившихся письмах к Г. В. Козицкому Новиков сообщает то о получении 1000 рублей, то о 200 голландских червонцах, пожалованных императрицей только за конец 1773 – начало 1774 года[73].

И «Вивлиофика», и «Кошелек» субсидировались двором, а сам издатель аккуратно посылал номера тому же Козицкому для представления Екатерине. В первый день издания своего еженедельника – 8 июля 1774 года – он отправляет первый лист «Кошелька» секретарю императрицы (на письме Новикова сохранилась помета Козицкого, где он просит докладчика Екатерины С. М. Козмина представить первый номер императрице[74]). Вскоре, 22 июля того же года, Новиков отправляет Козицкому новый номер: «При сем сообщаю третьего листа Кошелька два ексемпляра, один, если первые изволили поднести, то и сей покорнейше прошу поднести Ея Величеству, другой же для вас: впрочем если имеете свободное время, то осмеливаюсь просить о уведомлении меня, угодны ли сии листы Ея Величеству, ибо сие одно и есть моею целию, чтобы всегда делать ей угодное. Сие бы самое уведомление послужило мне ободрением к продолжению оных»[75].

В чем же Новиков так старался угодить Екатерине в эти летние месяцы 1774 года? Новиковский «Кошелек» выходил с 8 июля по 2 сентября, и его закрытие некоторые исследователи связывали с гневной реакцией вельмож (таких, как А. А. Вяземский или А. А. Ржевский) на антифранцузскую направленность всего журнала[76]. Мнение это имеет под собой некоторые основания, как и так называемая «легенда» о запрещении журнала в связи с жалобой французского посланника. Как передавал М. Н. Макаров, ссылаясь на устные предания, «сказывали, что наши нападки на французов дошли до французского посольства и будто бы французский посланник говорил о том с некоторыми из русских вельмож, заметив им, что болтовня новиковская должна быть английскою штукою»[77]. Все эти толки хотя и не совсем точно, но отражают более реальную – политическую – подоплеку возникновения и закрытия этого издания (и даже подозрение во вмешательстве таким образом Англии в борьбу против Франции за влияние при русском дворе), и стратегия Новикова очевидным образом была связана с двором.

«Кошелек» действительно являет собой образец не просто антигалломанского, но антифранцузского издания. Из девяти листов первые пять, по всей видимости, принадлежат перу самого Новикова, затем указанное «направление» резко меняется, дискуссия о французах исчезает вовсе. Последние номера касаются только русской жизни: три очередных листа «Кошелька» (с 6-го по 8-й номер) заполнены комедией в одном действии под названием «Народное игрище», сочинения неизвестного автора, тогда как последний, 9‐й, номер занимает ничем не примечательная «Ода России» молодого писателя Аполлоса Байбакова[78].

В первых номерах «Кошелька» (в серии разговоров между русским, немцем и французом) издатель выводил на сцену молодого француза по имени Шевалье де Мансонж (от французского «un mensonge» – ложь), приехавшего в Россию парикмахера, циничного и необразованного авантюриста, устраивающегося «учителем» в русскую семью. Реальная профессия этого учителя – парикмахер, «волосочесатель» – также корреспондировала с названием журнала, а его имя и скептический взгляд на Россию и русских вызывал в памяти недавнюю дискуссию о «лжи» с автором «Путешествия в Сибирь».

Не случайно имя аббата Шаппа тут же появляется в тексте «Кошелька» – в примечании, в чрезвычайно затемненном виде, доступном для раскодирования лишь немногим читателям, прежде всего самой императрице и ее ближайшему окружению. В противовес первым трем номерам «Кошелька», содержащим насмешки и над французами, и над русскими полуобразованными галломанами, в четвертом листе издатель являет читателю нового героя – некоего «защитника» Франции и французов, который ужасается тому, что в России может быть отменено французское платье, которое послужило главным инструментом европеизации – «претворило» русских из «варваров» в «европейцев»