Императив. Беседы в Лясках - [37]

, который был похож: на Берию в России, его так же все боялись. Мы должны были, конечно, сами приехать, но это было далековато. Как доставить осла? Машины ни у кого не было, но был мотоцикл. И опытные люди сказали, я при этом присутствовал, что осла можно посадить в люльку мотоцикла. И то, что осталось в памяти как философское замечание, что осел — это очень древняя порода, у осла есть мудрость, а кто-то сказал: как у еврея. Осел знает, что когда у него нет выхода — не надо бороться, надо сберечь силы для лучшего момента. Лошадь, даже небольшую, вы не посадите никогда, она будет до конца бороться и поломает себе ноги. А осел понимает, что здесь уже ничего не сделать и спокойно едет, разглядывает все вокруг. И я в картине это потом повторил, даже мои ассистенты не верили мне, что можно осла посадить в коляску. Оказалось, можно. И он в картине едет в коляске, это тоже веселит тех, кто проходит мимо. И это один из таких моментов, которые мне казались смешными.

— В этот момент, в 40–50-х годах, в Польше фактически насаждали других героев, на жизни которых пытались воспитывать школьников.

— Ну конечно, но, знаете, в интеллигентской среде все над этими героями издевались. Эти герои — какие-то коммунисты времен войны.

— А советские герои, Дзержинский например?

— Дзержинский, конечно, появился. Знаете, к Дзержинскому отношение у поляков очень сложное. Потому что он был помещиком, даже, кажется, дальним родственником Ярузельского. Это тот же район. Там были все эти родственные связи. Это недалеко от Белостока, это северо-восточная часть Польши. Но у антирусских поляков было определенное отношение к Дзержинскому, потому что он на самом деле глубоко ненавидел россиян. И те же люди, которые были очень антирусски настроены, считали, что у него огромные заслуги — он убил больше русских, в том числе большевиков, чем любой из поляков, нет такого другого поляка, который так навредил России. И поэтому они его уважают именно за это. Но людям с более гуманитарными взглядами это было неприятно слышать. И когда ему поставили памятник в Варшаве, то ему несколько раз красили руки красной краской, что означало, что он палач. А потом ему еще ночной горшок приклеили к голове, и его очень трудно было оторвать. Ему оторвали часть головы потом вместе с этим горшком. И все бежали утром к памятнику, чтобы увидеть это, пока еще можно было.

^{С женой Эльжбетой}

— А те, кто воевал в Армии Людовой, там был кто-то значительный?

— Кажется, на самом деле не было. О них говорили, но не известно было, насколько это все правда, были ли они вообще в Армии Людовой или нет. Конечно, были очень интересные люди, я потом о них узнал. Был такой секретарь ЦК ПОРП Старевич, его жена, еврейка, которую на парашюте сбросили в Армию Людову, чтобы перетянуть их начальников на сторону коммунистов. Это героизм для еврейки — из Москвы отправиться на немецкую сторону. И она с этим справилась, кого-то там уговорила. Потом стала женой этого члена политбюро. Потом его уже отправили в отставку. А она под псевдонимом стала известной поэтессой и перешла в католицизм. И бывала у нас дома во времена военного положения, где-то в 80-х годах, вы даже в моей книжке гостей найдете — и ее, и княгиню Изабеллу Радзивилл, которая тоже сидела за столом. Во время их разговора мне казалось, что я просто с ума схожу, это было невероятно, как будто пьеса абсурда. Одна пожилая дама спрашивала другую: извините, а вы помните, почему ваш муж так настаивал на том, чтобы убить моего мужа? А та отвечала: я помню, да, он был уверен, что аристократов надо уничтожить, потому что они могут поднять голову и народ к ним так относится, что лучше, чтобы их не было; ну, на самом деле он был прав, вот видите, вы сейчас поднялись.

^{С Валерием Золотухиным, 2012 г.}

Я Ионеско[49] это рассказывал. На самом деле я был знаком с Ионеско и горжусь этим. Я ставил одну из его последних работ. А вообще раньше несколько раз ставил его «Король умирает», и последняя моя работа на Таганке с Золотухиным — это тоже «Король умирает». Я просто чуть-чуть переделал эту пьесу, Ионеско мне разрешил это сделать. Последняя работа Ионеско — по заказу Парижской оперы либретто оперы о католическом святом, хотя Ионеско был православным. Его спрашивали, как же так произошло, что вы, автор театра абсурда, начали создавать религиозный театр? Ионеско, который любил играть, как будто разозлился, сказал: а как вы смеете называть меня автором театра абсурда? Я никогда никакого театра абсурда не создавал, я творил реалистический театр, это мир абсурдный, а не театр. И конечно, мир без Бога — это чистый абсурд. Он, можно сказать, был прав.

— «Лысая певица» — это его?

— Да, конечно его. «Носорог» (Rhinoceros, 1957) тоже его. Но «Король умирает» (Le roi se meurt, 1962) мне особенно близок. Я эту пьесу ставил в Мюнхене, а потом, как я уже говорил, на Таганке в Москве с Золотухиным. Ионеско просто такие истории радовали, это было доказательство того, что мир так абсурден, что уже никакие спектакли не нужны.

— У него было фантастическое чувство юмора.

— Да. Но его левые пробовали отставить в сторону. Его и Беккета