Императив. Беседы в Лясках - [39]

— Но вернемся к Варшавскому восстанию. Погибло очень много людей. Почему было принято решение начинать восстание в тот момент, когда было очевидно, что все может очень плохо закончиться?

— Нам известны только гипотезы, до конца никто из историков полной правды не понял. Можно сказать, наверное, неточно, приблизительно, но чтобы было понятно, — что такого решения (начать восстание) вообще не было. Восстание — как огонь. Началось само. И когда стало понятно, что его остановить невозможно, тогда руководители сопротивления его и объявили. В какой степени это предположение соответствует действительности, еще не ясно.

Но, возможно, появилась надежда — скорее у людей, чем у руководства нашей подпольной армии, — что если немцы уходят и в Варшаве, как казалось в тот момент, почти не осталось немецких солдат (они уходили), а советские войска стояли на другом берегу Вислы, — то кто-то наивно думал, что если мы начнем восстание и освободим сами Варшаву, советские не будут в состоянии навязать свое правительство, можно будет создать только какое-то коалиционное правительство. У политиков была такая мысль. Абсурдная, потому что оказалось, что советские войска отошли сразу назад и почти полгода ждали на линии за Вислой и не хотели помогать восстанию. Оказалось, что немцы вернулись, у них были еще и силы, и желание показать миру, другим городам, что если кто-то попробует поднять восстание, то оно будет жестоко подавлено. В Праге в мае 1945 года было восстание, но после того, как немцы фактически ушли. В Париже, правду сказать, настоящего восстания вообще не было, насколько я знаю. Значит, эти города ждали до последнего момента, чтобы не рисковать, боялись, что немцы могут город уничтожить. На Варшаве они продемонстрировали, что в состоянии это сделать. С военной точки зрения для немцев это тоже было не выгодно, они огромное количество боеприпасов потеряли. Но они хотели показать другим народам, что будет, я думаю, что решение Гитлера в то время было в первую очередь эмоциональным.

Потом, говорят, советская армия Гданьск разрушила таким же образом. Потому что Гданьск не пострадал во время войны, не так сильно. Это была такая политика Сталина — сейчас мы понимаем, что он уже тогда знал, что эти земли — и Кенигсберг (Калининград), и Гданьск, и Штеттин (Щецин) — останутся в сфере советского влияния и хотел заново отстроить эти города. Конечно, если мы отстроили, то это уже наше, а если бы они остались такими, какими были, тогда кто-то бы требовал своего. Такая была мысль. Но, кажется, уничтожили и часть Кенигсберга, Гданьск в огромной степени был уничтожен советскими войсками, Вроцлав же был уничтожен немцами.

— И английскими бомбардировками.

— Ну, были бомбардировки, бомбили немцев, так что на войне это нормальное дело. А Данциг — вы увидите, насколько там огромное число доказательств связи этого города с Польшей, они торговали украинским зерном, это была главная основа богатства Данцига, а зерно шло из Украины по Висле. Поэтому там найдете и часовню такую, эпохи Ренессанса, как во Львове часовня Боимов, такая есть и в Гданьске. И вообще есть интересная память этой связи и, в отличие от Кенигсберга, он на самом деле отстроен с любовью, это видно.

^{С женой Эльжбетой и К. Кесьлёвским, 1993 г.}

Конечно, я помню Варшавское восстание, но помню как ребенок, которому было четыре года, и это очень своеобразная точка зрения. Я понимаю, что я — представитель уже последнего поколения, которое еще помнит, как эта война выглядела. И надежды на то, что восстание победит, я не почувствовал даже в моем окружении. В нашем доме говорили, что это закончится плохо.

— А вы в самой Варшаве были?

— Я был в самом центре Варшавы. Восстание началось после обеда, в 16 часов. Мой отец не пришел на обед, опоздал на несколько минут и остался уже на другой стороне улицы, я потом полгода его не видел. И мама уже меня подготовила к мысли, что я сирота, чтобы я мог смириться с этой мыслью.

— А с ним не было контактов?

— Никаких. Мы его еще последний раз видели, когда он поднялся на крышу… Тогда первые несколько дней телефон работал, и он связался с нами по телефону, сказал, где находится и когда он выйдет и на какую крышу, чтобы оттуда нам помахать. Ну, мы тоже вышли на крышу и видели его оттуда.

— В каком районе вы были?

— В самом центре, напротив варшавского Центрального вокзала. Мой отец строил этот вокзал, и там был его офис, в котором мы потом жили во время войны. Так это в памяти осталось.

— Во время Варшавского восстания погибло очень много людей, и погибли в первую очередь, скорее всего, те, кто был элитой общества, кто был наиболее решительным, кто имел свою точку зрения.

— Да, конечно, погибли идеалисты, это мы знаем.

— И видимо, позиция советского руководства заключалась в том, чтобы позволить им погибнуть от рук немцев?

— Ну, мы в этом уверены, и этому есть исторические доказательства. Конечно, можно спорить, потому что русские историки говорят, что фронт не мог двинуться вперед, потому что у русских не хватало сил, они должны были ждать. Но на других фронтах было движение, а на этом не было. Я говорю, что не надо забывать, что есть другая точка зрения, но я ее не разделяю, мне кажется, что она неправдива.