Дело пропавшей балерины

Тарас Адамович Галушко, 61 год, бывший помощник главного следователя сыскной части Киевской городской полиции, в отставке

Мира Томашевич, 21 год, курсистка Киевских высших женских курсов, сестра пропавшей балерины

Яков Менчиц, 25 лет, совмещает работу следователя и работника антропометрического кабинета в сыскной части Киевской городской полиции

Олег Щербак, 26 лет, художник, поклонник пропавшей Веры Томашевич

Сергей Назимов, штабс-капитан первой запасной роты, резерва первого стрелкового полка, поклонник пропавшей Веры Томашевич

Барбара Злотик, 21 год, балерина

Бронислава Нижинская, прима-балерина Киевской оперы

Вера Томашевич, 19 лет, любимица Брониславы Нижинской, пропавшая балерина

Терпкая киевская осень пахла яблоками. А особенно в этом доме, где в тени сада их легкий, игривый аромат путал мысли нечастых посетителей еще в августе. А уж в сентябре, когда хозяин начинал колдовать над будущим вареньем, нарезая твердые желтоватые плоды тоненькими ломтиками, он напитывался созревшей густотой и господствовал повсеместно. Воздух, насыщенный опьяняющими запахами, дурманил утомленных летними хлопотами ос, кружащих в предвкушении вкусной поживы над корзинами, полными яблок. Они садились на сладкие ломтики, но тут же взлетали, напуганные решительностью, с которой мужчина взмахивал рукой, отгоняя назойливых дармоедок.

Тринадцатый трамвай, проезжая мимо Олеговской, весело звякнул, останавливаясь вблизи эпицентра яблочного аромата. Через мгновение, словно вторя ему, скрипнула калитка.

— Доброе утро, Тарас Адамович!

Голос звонкий, как трамвайный звонок. Еще не взрослый, уже не детский. Худощавый парнишка на секунду остановился у калитки, потом стремительно зашагал по ровной, выложенной плиткой дорожке, построенной еще отцом нынешнего владельца дома, господином Адамом Владимировичем Галушко. Протянул газету, улыбнулся. Тарас Адамович улыбнулся в ответ, снял с плеча чистое полотенце, вытер широкую ладонь, оставив на полотенце следы от яблочного сока. Снова забросил его на плечо, встал, чтобы взять газету.

— Время для утреннего кофе, — сказал он, согнав с полотенца тут же присосавшуюся к следам яблочного сока осу, — будешь?

Парнишка, указав на набитую прессой сумку, отрицательно качнул головой. Утро — время разносчиков газет, его не тратят попусту на кофе даже с бывшим следователем сыскной части Киевской городской полиции Тарасом Адамовичем Галушко. Хозяин дома прищурил глаз:

— В другой раз?

— Если позволите. Благодарю за приглашение, — вежливо молвил парнишка, порывисто обернулся и чуть ли не стремглав подался к калитке. А дальше — в центр, туда, где вскоре забурлит жизнь города, который сейчас только пробуждается.

Кость приносил газету каждое утро в определенное время — такова была договоренность. За пунктуальность Тарас Адамович платил с излишком, никогда не требуя сдачи. И за сообразительность, ведь кроме традиционного «Кіевлянина», парнишка частенько прихватывал в типографии, где работал, другие газеты, если новости в них могли заинтересовать бывшего следователя. Подросток рано осиротел, и его забрала к себе тетка, жившая неподалеку.

Тарас Адамович бережно накрыл полотенцем ведро с нарезанными яблоками и поспешил к дому, где в уюте аккуратной кухни его ждала старая джезва — дедово наследство.

В кухне идеальная чистота, как в лаборатории. Для Тараса Адамовича это и есть лаборатория. Здесь он исследует и экспериментирует. Смешивает вкусы и ароматы. Соседские мальчишки — постоянные участники экспериментов и первые дегустаторы — как осы, слетаются во двор бывшего следователя снимать пробу с варенья.

Медную джезву, потускневшую от времени и державших ее рук, дед Тараса Адамовича привез в качестве военного трофея вместе с воспоминаниями о неимоверно вкусном кофе, который он пил где-то вдали от родного города. Воспоминания о войне он оставил в Закавказье. Внук не расспрашивал, дед не спешил делиться пережитым. Под его суровое молчание Тарас Галушко старательно размалывал зерна в мелкий порошок, отмерял ровно три ложки в холодное медное брюхо джезвы. Дед мыл ее в ледяной воде, кофе нередко варил, предварительно растопив лед. Внуку велел джезву на открытый огонь не ставить, только в песок.

Деда, много лет тому назад обретшего вечный покой на Щекавицком кладбище рядом с могилой сына — отца Тараса Адамовича, он часто вспоминал, смешивая песок с солью и окуная джезву в их жаркие объятия. Так кофе нагревался, но не закипал. Потом наливал его в маленькую чашечку доверху. Плетеное кресло-качалка на просторной веранде, газета и кофе — традиционное начало дня вплоть до морозов.

В джезве напитка на три чашечки. Первую Тарас Адамович обычно выпивает, пробегая глазами заголовки. Вторую — обдумывая прочитанное. Третью можно предложить гостю — парнишке, приносящему газеты, поздоровавшемуся через забор соседу, значительно реже — старым друзьям, которые уже давно не беспокоят Тараса Адамовича до десяти утра.

Лучше всего — управиться со всеми делами в саду и дождаться, когда солнце повиснет над колокольней Флоровского монастыря, а воздух станет густым и горячим. Полуденный кофе особенный. В такое время Тарас Адамович снимает соломенную шляпу и оставляет ее на колышке у дверей. Возвращается к джезве, выливает остатки уже холодного кофе в чашечку, добавляет молоко и сливки. Напиток холодит и одновременно бодрит.