Ихтис - [61]

– Что с дочерью? – спросил Степан и облизал искусанные губы. – Что?

– Не кричи так, спит она, – с улыбкой ответил Кузнецов. – Температуры нет, жара нет, слизистые в норме, никаких воспалений.

– Врешь! – Степан пихнул педиатра плечом, ворвался в смотровую и упал на колени перед Акулиной. Она вздохнула, повернулась на другой бок, и подложила кулак под щеку, заулыбавшись чему-то во сне и дыша ровно, спокойно, без хрипов.

– Антибиотики давал? – спросил вошедший следом Кузнецов.

– Давал, – эхом отозвался Степан. – И полоскания делали.

– Вот и поправилась, – все так же улыбаясь, произнес врач. – Не веришь мне – посмотри сам. Но если хочешь, положу на недельку. Нужно только карту оформить. Ты документы взял?

– Где-то были, – сказал Степан и сунул руку в карман. Пальцы наткнулись на что-то, завернутое в тряпицу, и окатило холодом.

Скальпель.

Тот самый, который недавно вскрывал тело Захария.

Показалось, или ноздри защекотал едва уловимый запах формалина? Степан поиграл желваками, удерживая поднимающуюся тошноту.

«Не с того спрашивай, кто держал, а с того, кто владеет!» – ударил в уши мертвящий голос.

Степан сгорбился и уронил руку. По спине градом покатился пот.

– Не взял, – тускло сказал он. – Нет документов.

– Если подвезешь завтра, я могу… – начал Кузнецов, но Черных мотнул головой, легко поднял дочь с топчана, и она захныкала во сне, но вскоре умолкла и уютно устроилась на отцовских руках, как птичка в гнезде.

– Не нужно, – процедил Степан. – Я лучше за лекарствами заеду. Завтра. Или послезавтра. Наверное.

Он вышагнул в коридор. Страх, возникший в смотровой, подхлестнул в спину. Это был не страх за себя или дочь, это был страх остаться без Слова – великого, тайного, дарующего неведомую силу. Еще слабое, вошедшее в его легкие с жертвенным дымом, оно крепло внутри, питаясь энергией проклятой земли Погостова. Было бы неправильно покидать деревню прямо сейчас. Пусть оно окрепнет, пусть зазвучит из уст Степана в полную силу, вот тогда…

Ульяна с надеждой поглядела на мужа и сразу все поняла. Бросилась к дочери, обняла ее и заревела в голос. Степан не знал, от облегчения, что Акульке лучше, или от горя, что поняла решение мужа, но не могла принять его.

21. Ведьмин час

Разговор с участковым оставил неприятный осадок. Михаил Иванович смотрел на Павла недобро, с подозрением, и все выспрашивал, как тот очутился в запертом сарайчике?

– Незаконное проникновение на частную территорию, – бубнил участковый, взглядом высверливая в Павле дыры. – Это, Павел Николаевич, ни в какие ворота!

– Дом не меньше года заброшенным стоит, – раздраженно отвечал тот, оттирая лицо от копоти и поправляя слуховой аппарат: чудо, что не потерял. – Окна не мной побиты, а доски не мною растащены.

– А вот это бросьте! – грозил Михаил Иванович, щуря пьяненькие глаза. – Вы человек приезжий, городской, от нашей жизни далекий. Значит, нужно было, раз взяли! Народ у нас не прижимистый, каждый друг за дружку держится. А что окна побили – так мальчишки шалят.

– Вы лучше не оправдывайтесь, а поджигателя найдите.

– Какого поджигателя? Нет у нас никаких поджигателей! Может, вы и есть поджигатель? А, Павел Николаевич? – участковый икнул и шепотом ругнулся. – Хватили лишку, закурили, да и задремали с сигареткой.

– Не курю, – ответил Павел, и тут же захотел закурить. Сплюнул, вытер губы ладонью.

– Простите, но я считаю вас причастным к поджогу, – продолжил напирать участковый.

– На каком основании? – Павел едва выдерживал ровный тон, хотя в груди клокотало возмущение.

– На основании, что вы посреди ночи по чужим домам шастаете. За какими такими надобностями?

– Мимо проходил, свежим воздухом дышал, – на ходу сочинил Павел. – Увидел, как человек в дом шмыгнул, решил посмотреть, не вор ли.

– Ваш гражданский долг, уважаемый Павел Николаевич, о подозрительном человеке куда следует сообщить, а не самому погоню устраивать. Думаете, не знаю? Ходите по деревне, вынюхиваете что-то, следствию мешаете и людей с толку сбиваете.

– Вы меня в чем-то обвинить хотите?

Михаил Иванович набычился, зыркнул на Кирюху, что слонялся неподалеку и грел уши, и ответил вполголоса:

– Обвинять не стану, а Емцеву Илье Петровичу сообщу.

– Куда хотите сообщайте, – раздраженно ответил Павел. – Заодно мои показания запишите. Человек, который в дом проник и, вероятно, устроил поджог, на Степана Черных смахивал.

Сказав это, Павел внимательно глянул в неопрятно побритое лицо участкового, но тот не смутился ни капли, спокойно вынул папироску, сунул в уголок рта и прежде, чем закурить, ответил:

– У страха, Павел Николаевич, глаза велики. Не мог Черных поджог устроить, дочь у него заболела, в город уехали всей семьей, в больницу. А вас за ложные показания и привлечь могут. Вы наперед подумайте, когда будете тень на плетень наводить.

– Посмотрим! – зло сказал Павел. – Но будьте уверены, я всех выведу на чистую воду!

На Кирюху набрасываться не стал: пацан и сам не знал, когда Черных уехал, хотя божился, что он и поджег. Кому же еще? Разве что своим сектантам приказал, с Черного Игумена станется.

Дома Павел с досадой тщательно осмотрел припухлость на лодыжке. Сделав йодную сетку, туго забинтовал восьмеркой, надеясь, что скоро боль утихнет.