Офицер четвертого Улья мертв.
Он повесился на дверной ручке, на собственной портупее.
Уже больше года как нет ни званий, ни Ульев. Но между собой мы все равно называем Пола офицером — от старых привычек тяжело избавляться. Я видел его на прошлой неделе. Мы не разговаривали, но в знак узнавания Пол коротко мне кивнул.
Теперь его голова повернута под неестественным углом. Налитые кровью глаза смотрят с упреком, будто спрашивают: «Зачем?». И я повторяю про себя его посмертный вопрос. Но не спрашиваю, зачем так позорно и добровольно ушел из жизни этот нестарый и крепкий вояка, некогда командовавший лучшим роем Улья.
Спрашиваю в который раз: для чего я заварил всю эту кашу?
И не нахожу ответа.
* * *
Вести дневник — задание терапевта.
Одна из тех глупостей, что навязывали нам в реабилитационном центре.
Мы не так уж общительны сами по себе. А длительная изоляция и специфический образ жизни не способствовали развитию коммуникативных навыков — все это не мои слова. Ставь диагноз я, вместо «длительной изоляции» значилось бы одно слово «затворничество», а вместо «специфический образ жизни» — «насилие и мародерство».
Но врачебная этика щадит наши чувства, что само по себе вызывает у меня смех (щадить чувства нелюдей? Ха!), хотя добрая часть населения все еще называет нас «выродками» и «насекомыми». Что не так уж далеко от истины.
Мы называем себя по-прежнему «васпы».
Кажется, я впервые услышал это страшное слово еще в детстве…
«Кажется» — потому что не помню ничего из того, что было раньше, в моей человеческой жизни. И это одна из причин, почему люди все еще ненавидят нас. Память — фундамент любого народа. Мы же лишены ее, оторваны от своих корней. Навязанная нам чужая жизнь — фальшива. Но у кого из нас был выбор?
«Не будешь слушаться — придут злые васпы и утащат тебя в свой Улей», — так говорила женщина, лица которой я теперь не вспомню. Но я помню запах ее рук — запах хлеба и молока, и помню, как она укрывала меня пуховым одеялом — белым, как снег на кедровых лапах. А снаружи текла морозная ночь, и было страшно — вдруг они уже стоят за окном? Безликие, серые, пахнущие медью и приторной сладостью.
Они приходят с севера, из зараженного мертвого Дара и приносят с собой беду. За ними тянется след из сожженных деревень и поломанных жизней, и одних они обрекают на смерть, других же — на жалкое существование, которое похуже смерти.
«Васпы забирают непослушных мальчишек, и прячут в кокон, и травят ядом, и стирают память, чтобы сделать подобными себе…»
Не могу сказать, насколько непослушным был я — но женщина с ласковыми руками оказалась права: именно так я стал монстром. И я позабыл о своей прошлой жизни и принял новую, полную страха и боли, и нес с собой насилие и смерть, и забирал новых неофитов — и так по кругу, на протяжении многих и многих лет… вот что скрывалось под корректной формулировкой о «специфическом образе жизни». Не потому ли, когда представился случай, я захотел изменить это?
Теперь один из моих соратников мертв, и я чувствую себя ответственным за его смерть. И если верить докторам, лучший способ привести в порядок мысли — это поделиться ими с кем-то или записать на бумагу. Как я уже сказал — общение не мой конек, а вот пространными рапортами меня не испугаешь. Итак.
Сегодня — второе апреля, среда.
Мое имя — Ян Вереск. Мне тридцать три года. И я — васпа.
2 апреля, среда
«Вереск» — не моя настоящая фамилия. Это прописали в документах, которые я получил при выходе из реабилитационного центра. Но Ян — мое настоящее имя. Так называли меня ребенком, так называли меня и в Улье.
Имя — одна из тех вещей, которое остается как напоминание о временах, когда мы еще были людьми. Каждый васпа дорожит именем, а теперь придумывает себе и второе, под которым будет известен в новой жизни. Так же, как придумывает себе и возраст.
Васпы забирали своих неофитов в раннем детстве. Я могу лишь предположить, что на момент инициации мне было около десяти лет. Потом я какое-то время проспал в коконе, а когда вылупился — началась новая жизнь и новый отсчет. В качестве васпы я прожил двадцать три зимы, прибавить к этому десять лет человеческой жизни — в общей сумме получается тридцать три.
Каждый из нас пользуется этой нехитрой арифметикой, чтобы адаптироваться в новом обществе. И это — такой пустяк по сравнению со всем остальным.
Раньше я не задумывался, насколько это вообще будет тяжело — начать новую жизнь. Любое начинание — всегда пугающе. Любая перемена — болезненна. В конце концов, каждый из нас прошел Дарскую школу, а это значит — трудностями и лишениями нас не испугать. Но только отчего сломался один из самых стойких и сильных? Я не могу поверить, что пройдя через все это, Пол сдался и закончил свою жизнь столь отвратительным и наиболее позорным для васпы способом.
