Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [124]

– Да-да, я знаю, – перебил я в нетерпении, – я знаю театр «Хан», он недалеко от нас.

– Помещение небольшое, то бывший караван-сарай, похож на пещеру, где сцена всего лишь деревянный помост и артисты едва отделены от зрителей. Спустя минут двадцать после начала спектакля закрываю кассу и отправляюсь в зал, где по ходу игры актёров мысленно придумываю им новые слова. Сценарий в моём воображении часто отличается от того, что разыгрывается на сцене. Я придумываю счастливый финал, и при этом всё должно быть правдоподобно. А над печальным концом не нужно ломать голову – бери и списывай с жизни.

– А твоя школьная подруга?

– Наташа любит свою работу, а вот с мужиками – проблема. Уже при мне был у неё гибкий и ласковый как кошка бедуин. Не женился: сказал, что должен взять жену из своего рода, в противном случае родные откажутся от него. Сейчас к ней ходит поэт-меланхолик, совершенно беспомощный, разве что усыновить его можно.

– У вас большой штат актёров?

– Да нет, постоянная труппа – всего лишь десять человек. Они же костюмеры, осветители, рабочие сцены. И я не только сижу в кассе, но и мою полы, собираю и расставляю стулья, шью и вместе со всеми оформляю помещение. Все на равных, все не спускают глаз с режиссёра, который с помощью жестов, мимики, интонации голоса учит создавать образ, характер персонажа. Работа над пьесой сближает нас – мы все как один человек, а репетиция кончается, и каждый остаётся наедине с собой. Я пытаюсь представить правдоподобный сценарий, в котором каждый находит себя, то есть каждому интересно оставаться наедине с собой. Моя, пока всего лишь воображаемая, пьеса должна быть о тех, кто жил в прошлом, живёт в настоящем и в воображаемом будущем.

– Так ведь мы коллеги! – обрадовался я. – Тоже всё время об этом думаю! Думаю, что постоянно, неизменно в человеке и что зависит от внешних условий.

– Вот и решила пойти учиться в Институт искусств «Бецалель» на сценарный факультет. Хорошо, что там нет возрастных ограничений.

– Замечательно! – Я от радости не мог усидеть на месте, поднялся и стал ходить по комнате.

– Мама в своё время по поводу такого решения не отважилась бы ликовать открыто – побоялась бы гнева отца.

Если для неё всё, что связано с театром и кино, – давнишняя мечта, то для отца это было баловством, пустой тратой времени. Он хотел, чтобы я получила «нормальную» человеческую специальность, например, стала бы, подобно ему, бухгалтером.

– Ну, это в прошлом! Прекрасное решение! Всё хорошо!

– Но… но мне уже двадцать семь лет.

– Это не имеет значения. Человек, то есть наше сознание, вне времени!

Това ушла окрылённая, я её ещё такой не видел. На радостях хотел позвонить внуку, но удержался – лучше дождусь его звонка и расскажу ему о том, что, если человек не мирится с ситуацией, он в конце концов найдёт то, что ему по душе.

Иногда мне кажется, что Арик тоже мысленно разговаривает со мной; не прошло и нескольких минут, он позвонил. И, как обычно, стал говорить, словно продолжал только что прерванный разговор:

– Первородный грех – это когда Адам с Евой попробовали плод, о котором Бог сказал: «Со всех деревьев ешьте, а с этого дерева не ешьте». Так?

– Верно.

– Получается как в сказке о Синей Бороде, который, уезжая из дома, наказывал своим жёнам: «Во все комнаты можете заходить, а в эту не заглядывайте». Согласись, трудно удержаться, более того, именно в запрещённую комнату захочется войти. И Бог, и Синяя Борода предвидели, что запрет будет нарушен. Тогда можно ли желание знать – основное достоинство человека – называть первородным грехом?

– Согласен. В иудаизме не акцентируется внимание на первородном грехе. Все в ответе за свой собственный грех.

Пророк Иеремия заверял от имени Вседержителя, что каждый будет умирать за своё собственное беззаконие.[231] Понятие праведности и греха одно для всех. И век справедливости и добра настанет для всех.

– Я об этом уже слышал и насчёт всеобщего мира, когда перекуют мечи на орала, слышал, – отозвался мой внук с глубоким вздохом. – Кто бы ответил на вопрос: «Как стать счастливым»? Не помогут ни законы справедливости, ни твои наставления о том, что легче жить со сверхзадачей. И изобретение вечного двигателя, и способ превращения меди в золото не сделают человека счастливым.

Я молчал, и Арик продолжал:

– Скажи, в чём смысл твоих занятий историей?

Я замешкался с ответом, и мой мальчик неожиданно спросил:

– Можешь ли ты сказать, что сам был хозяином своей судьбы? Хотел ли ты остаться в старости одиноким? Ну, что молчишь?

– Нет, не хотел… Вот если бы сын, твой отец…

– Но ты и отец разные люди, совсем разные. И это от тебя не зависит. Счастье – оно или есть, или нет. Отец рассказывал, что ты всё время работал, приезжал из дальних командировок уставшим, вымотанным. И где результат твоего труда?

– Да, но…

– Знаю, и про квартиру знаю, за которую долго расплачивались, а когда уезжали, продали за гроши.

– Но кроме конкретного факта моего одиночества есть ещё биография души, придающая смысл человеческой жизни.

– И в чём же смысл? Не в книгах ли, которыми, наверное, завален каждый угол твоей комнаты?