Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [105]

Господь, помилуй и спаси –

не оставляй меня одну.

Не забирай, кого люблю,

не дай утратить дар любви.

Покуда я могу дышать, оставь мне хоть одну

струну –

Струну любви и доброты,

а остальные все порви…

Услышать бы в последнем забытье музыку Маллера, не буду сопротивляться ей, поднимающей и уводящей из этого мира. Вот уж воистину дух дышит, где хочет; ничто не располагало будущего всемирно признанного композитора к занятиям музыкой в семье потомственного трактирщика. Казалось бы, обычная, присущая многим жизнь: юношеская несчастная любовь, необходимость зарабатывать деньги и мечты, не соответствующие реальности. И те же вопросы, которые задаёт себе каждый: «Почему ты жил? Почему страдал? Неужели всё это огромная страшная шутка?» Сколько раз я пытался понять: что же это за сила, поднимающая художника над бытом и превращающая его мысли, переживания в искусство? Умение видеть, слышать, сопереживать? Ибсен по этому поводу сказал: «Я получил дар страдания и стал певцом».

Успех, слава Густава Маллера перемежались уничтожающей критикой. Жена, не свободная от антисемитизма родителей, по собственному признанию, вышла за него замуж потому, что «никогда не могла устоять перед гениями». Композитор, живший, дышавший своим искусством, мог ли оставаться иудеем в католической стране? Крещение оказалось «входным билетом» на сцены европейских городов. Крестившись, писал о себе: «Я трижды лишён родины – как чех в Австрии, как австриец среди немцев и как еврей во всём мире. Я повсюду незваный гость, везде нежелателен…» По просьбе Маллера прощание при его погребении было безмолвным – ни речей, ни песнопений.

Вживаясь в последние дни, часы, минуты человека, для которого музыка была служением, чувствую усиливающуюся боль в сердце. Вытягиваясь на спине, невольно принимаю обычную во время сердечного приступа неподвижность мертвеца. Боль нарастает… трудно дышать… Сосед приедет только через два дня. Нужно сделать усилие, сползти с постели, подняться и тащиться к врачу, что я и делаю. Лучше упасть на улице – тут же подберут.

Осмотр в поликлинике занял всего лишь несколько минут, сделали кардиограмму, велели не шевелиться и вызвали скорую. Не прошло и нескольких минут, явились санитары, уложили на носилки и задвинули в машину. По дороге под вой сирены скорой помощи не знал: то ли оклемаюсь, то ли следует прощаться с жизнью; а сколько ещё непрочитанных книг… Думал о своём единственном внуке, хорошо бы из всего рассказанного мной что-то запало ему в душу…

В больнице сделали обезболивающий укол, и я в силу привычной любознательности стал оглядываться по сторонам. Заметил, что у всех привезённых в отделение кардиологии, в основном пожилых людей, одинаковое выражение лиц – как у несправедливо обиженных детей. Про себя не мог этого сказать, ведь всё, что мог, я уже сделал, а если мои часы окажутся последними, то проследить бы момент отделения души от изношенного тела. Вставать не велели, только и оставалось, что, лёжа на каталке, наблюдать за окружающими. Был приятно удивлён организованностью персонала в больнице – всё четко, слаженно, у каждого свои обязанности – тебя передают с рук на руки, процедура за процедурой – сажают в кресло, куда-то везут…

Очнулся в двухместной палате, моим соседом оказался религиозный сефард, упитанный, самодовольный. Ему есть чем гордиться – восемь детей и без счёта внуков; один из тех, которые чувствуют себя избранными. Я тоже никогда не забывал о Боге, однако всегда сомневался в достаточности ума, чтобы познать волю Творца.

В подтверждение своей значимости сосед процитировал слова Торы: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и овладевайте ею…»[218]

– Да, но эта заповедь предполагает не только умножение людей на земле, некоторые понимают её также и в плане созидательной работы: «Преобразуйте среду, покоряйте природу, иначе она поработит вас. Следование этому наказу превращает человека в соучастника Бога в строительстве совершенного мира».[219]

Мой собеседник возмутился подобным толкованием, а когда я сказал, что это мнение учёного рава Соловейчика, замолчал, ибо почитал авторитеты. Может быть, наш разговор продолжился бы, но к нему пришёл сын – большой увалень в белых чулках и при полном чёрном облачении, а физиономия детская: пухлые губы и чуть ли не младенческие бездумные глаза. Пришёл в больницу с невестой, с лица которой не сходила счастливая улыбка, должно быть, по поводу их скорой свадьбы. Судя по всему, она довольна женихом, хоть и нет в нём и тени интеллекта.

– Ты где-нибудь работаешь? – спросил я у недоросля.

– Нет, – с недоумением ответил тот.

– Ты где-нибудь учишься?

– Он учит Тору! – вмешался в разговор папаша.

– У тебя будет специальность?

Мой визави недоумевает по поводу таких вопросов.

– На что же вы будете жить?

– Бог даст! – ответил жених, указав пальцем вверх.

– Зачем нам ваши университеты?! – с чувством превосходства заявляет папаша.

И пока я соображал, что ответить, он продолжал:

– Придёт наше время, и мы сделаем из ваших университетов школы пророков.

– Но… но зачем так много пророков?

Оппонент, не удостоив меня ответом, вышел с сыном из палаты.