Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [104]

Полнотелая румяная Аиша пожимает плечами – ей хорошо, а до всего остального ей дела нет.

Каждому своё.

Вот стоит на автобусной остановке белолицый американец высоченного роста; положим, влюбится он в эфиопскую девочку с профилем Нефертити, которая стоит рядом, – тоже ждёт автобуса. И будут у них детки шоколадного цвета с голубыми глазами. Кто знает, может быть, далёкий предок эфиопки был одним из тех еврейских мудрецов, которых царь Соломон послал с царицей Савской в её страну. И может быть, даже потомком сына первосвященника, который тоже был в числе тех мудрецов.

У меня в столь преклонном возрасте не исчезла увлечённость былых лет, когда я придумывал встретившимся людям разные судьбы. У только что проехавшего на велосипеде мальчика римский нос – прямой, без переносицы – такие носы на античных статуях. И мне тут же представился умирающий от ран римский солдат, которого выходила еврейская женщина, лишившаяся в войне всех своих близких. Два потерянных одиноких человека выжили, родили сына, у сына был сын… и вот спустя двадцать веков проехал мимо меня их отпрыск, унаследовавший от римского предка его нос. Сколько мы всего прошли; обездоленные, изгоняемые, презираемые, насильственно крещённые, втайне оставались евреями и при первой же возможности возвращались к своей вере.

Удивительное разнообразие лиц людей, идущих мне навстречу. И детишки в сквере такие разные; пытаюсь угадать их врождённые задатки: темперамент, любознательность – и воображаю, какими они станут взрослыми. Характер проявляется рано. Вот две девочки на детской площадке стараются взобраться на горку: одна голубоглазая золотоволосая ашкеназка, оглядывается на маму – ждёт помощи; другая смуглая с копной чёрных кудрей сефардка пробует сама подняться, карабкается, падает, встаёт и снова пытается одолеть высоту.

Вот так же карабкаюсь и я. Кому нужны мои накопленные за долгие годы записи? Разве что сосед, дай ему Бог здоровья и долгой жизни, позаботится и отнесёт их в Институт рукописей – своеобразный склад творчества графоманов. Какой смысл менять в воображении ход истории, представлять, будто не было рассеяния и мы никогда не уходили со своей земли? Сейчас разноязыкие люди Израиля вспоминают традиции давних веков. У ашкеназов и сефардов осталась, с некоторыми отличиями, память праздников, сохранились имена и присущие священнослужителям фамилии вроде Леви и Коэн. И только йеменцы, оторванные от еврейского мира со времён Первого Храма, сохранили в своей музыке отдельные звучания той эпохи.

Каждая община сама по себе, я не знаю тех, кто приехали из Африки, они не знают приехавших из России. Не пересекаюсь я и с героической молодёжью, которая, пренебрегая опасностью, живёт на территориях. Не встречал и тех, кто мечтает жить в Америке, где у большинства мусульман нет установки сражаться и умирать ради торжества ислама. Впрочем, теракты случаются и там. Да и не только в терактах дело; недавно встретил молодую пару, которая, уехав в Канаду, через два года вернулась – говорят, что там можно заработать много денег, но жить интересней в Израиле. Как бы то ни было, евреев объединяет сознание общей исторической судьбы; прошлое – оно же, в некотором смысле, и настоящее.

Что касается мессианской эпохи, то есть всеобщего братства – это в будущем, сейчас же никто не знает, каким образом решить проблему с израильскими арабами. Казалось бы, куда как просто: два государства для двух народов – у каждого своя экономика, культура. Однако это трудно сделать, потому как их поселения перемежаются с нашими по всей стране, а в Старом городе, в районе Храмовой горы, арабские и еврейские дома стоят чуть ли не вплотную. Положим, не было бы этой территориальной проблемы, и мы бы разделились, тогда получили бы соседнее государство, у которого не было бы необходимости иметь ракеты дальнего действия, обошлись бы примитивными пушками. Арабы среди нас – в больницах, магазинах, автобусах, и я не один, кто не знает, как общаться с ними. Вроде миролюбивые, а отвернёшься – получишь камень в спину, что и случилось со мной на прогулочной дороге Таелет.

В бассейне, куда иногда хожу, уборщик-араб, и я ловлю себя на невольной, чуть ли не заискивающей улыбке, вызванной угрызениями совести: мол, я господин, а он у меня в услужении – полы моет. Это чувство присуще не только мне: не раз слышал, что наши работодатели арабам дают более лёгкую работу, чем своим единоверцам. Может, из страха? Однажды в узком проходе между домами услышал шаги за спиной, оглянулся – то был араб, он стоял передо мной с оскалом победителя, означавшим: «Ага, бо-и-шься!» Да, я испугался, хоть и постарался придать своему лицу независимое выражение. Случится ли время, когда станем жить по-братски с народом, у которого вечная борьба за лидерство даже среди своих кланов?

Часто от ноющей боли в спине ощущение полного бессилия, хочется лечь, закрыть глаза и ни о чём не думать… При этом боюсь, что не встану. В окне солнце садится, только краешек виден, быстро темнеет… Моё одиночество длиною в жизнь. При, казалось бы, полной отрешённости где-то в глубине души тоска по неслучившемуся чуду, чуду любви. Тело стареет, слабеет память, а мечта всё та же; в юности она как могучие крылья за спиной, затем крылья теряют перья, однако время от времени воскресают забытые желания… Всплывают в памяти строчки когда-то прочитанного стихотворения израильской поэтессы Елены Аксельрод: