Иегуда Галеви – об изгнании и о себе - [102]
По-разному причастны русские писатели к евреям и библейской истории. Для Ивана Бунина Палестина – память о прошлом, которое неотделимо от настоящего, вечный диалог Бога и человека. Лев Толстой ищет в иудаизме, в Торе ответ на общечеловеческие вопросы о смысле жизни здесь, на земле. Антону Чехову близки законы справедливости, добра и философия Экклезиаста, где «всё возвращается на круги своя».
Ни к чему были Неле мои умозаключения, а мне незачем был её сервис. И всё-таки, считая себя честным человеком, я не относился к ней потребительски. Стараясь сделать её соучастницей своих раздумий, делился мыслями, рассказывал о своих находках в магазине русской книги. Бывало, брал с полки нужный том классика и читал вслух. Первое время Неля терпеливо слушала, затем стала перебивать на полуслове заявлением о каком-нибудь пустяке. Все мои попытки перевести разговор на духовные поиски кончались тем, что Неля ненадолго замолкала, затем снова возвращалась к любимой теме: «кто с кем и когда». Я ждал удобного момента, чтобы улизнуть в свою комнату и закрыть за собой дверь, а она томилась ожиданием, когда мы, наконец, окажемся в спальне.
Я чувствовал себя виноватым, ведь женщина старалась угодить, готовила изысканные блюда и по праву ждала благодарности. Сколько раз говорил ей: «Зачем тратить время на столь трудоёмкие обеды? Килька, что продаётся в русском магазине, с картошкой меня очень даже устраивает». Спустя месяц затосковал. Утром, пока жара не сменила ночную прохладу, хотел выскользнуть на улицу, но тут же передо мной появлялась хозяйка квартиры: «Куда с утра пораньше?!» Я хотел найти привычное уединение в вечерней прогулке, и тут же следовал оклик: «Куда на ночь глядя?!» Одним словом, сытая жизнь в обустроенной квартире представилась замкнутым пространством; за повседневностью не проглядывал свет, который мы ищем за горизонтом.
Хозяйка, когда я засиживался за принесёнными из университетской библиотеки книгами, причитала: «Ладно бы сгодилось кому твоё усердие – выступал бы с лекциями или по радио, за что деньги платят, а так зазря зачем глаза портить». Она часто вспоминала о своём предыдущем жильце, которого называла мужем: «Сбежал! Предатель! Ну что ему, паразиту, не хватало?! Готовила, гладила ему рубашки! Как приехал в Израиль, долго не мог найти работу, я его кормила, а как устроился – сбежал. Правда, рукастым был – ремонт сделал, в кухне шкафы – тоже его работа. Ладно бы с молодой связался, а то взял на шесть лет старше себя».
Я ушёл, вернее сбежал, пока Нелли не было дома. Вот и про меня скажет: «Паразит! Ну что ему не хватало?!» Мне не хватало у неё увлечённости, интереса, выходящего за пределы кухни и постели. И в этом смысле живущий своим искусством непризнанный нищий художник привлекательней удачливого обывателя. Чтобы хоть как-то сгладить вину, купил и оставил на столе янтарное ожерелье, на которое хозяйка облизывалась в соседнем магазине, и деньги за трёхмесячное проживание. Наверное, нужно было поговорить, объяснить нашу несовместимость, но вряд ли бы она поняла, что подобной семейной жизни можно предпочесть омолаживающее душу одиночество.
Не прошло и года, и я затосковал по живому теплу, участию. Однажды в автобусе не мог отвести взгляд от оголённой руки женщины, держащейся за верхний поручень, не сдержался и как бы случайно дотронулся. Сейчас, по прошествии двадцати с лишним лет, мне, давно не молодому человеку, остаётся только мечтать о присутствии женщины, единомыслии с ней. И всплывает в памяти упование Пушкина: «И может быть, на мой закат печальный блеснёт любовь улыбкою прощальной…» «Блеснёт любовь…» – снова и снова как мантру повторяю я.
Читал, что перстень, талисман, который поэт никогда не снимал с руки, был украшен надписью на иврите. Сам он свою родословную считал от иудейского древа царя Соломона. В моём воображении рисуется картина: чернокожая царица Савская, прослышав о Соломоне – правителе иудейского государства, мудрость которого «была выше мудрости всех сынов Востока и всей мудрости египтян», – приехала к нему на верблюде в окружении подданных. Решив, что лучше быть правительницей аравийского государства, чем одной из многочисленных жён царя, она вернулась к себе, будучи беременной сыном и нагруженной богатыми дарами, в сопровождении тысячи еврейских мудрецов. Она одна из всех жён Соломона сказала ему: «Бог отца твоего – мой Бог». Не случайно на могиле Пушкина, согласно его завещанию, памятник с крестом и магендавидом. И не случайно в Израиле оказались эфиопские евреи – потомки царицы Савской и тех мудрецов, что были отправлены с ней, дабы поддерживать веру в Единого Бога евреев.
Воображение опережает, расцвечивает реальность. Увидев на балу графиню Керн, Пушкин написал: «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты…» А спустя несколько дней писал кому-то из своих друзей: «Вчера переспал с этой дурой Керн…» Я ли виноват, что и моё воображение приукрашивает действительность; при встрече с незнакомой женщиной, преисполненный надежд, такое придумаю, а потом оказываюсь в ситуации разочарования и тоски.
