Идущий в Иерусалим - [23]

Вставай, говорит, Иван Платоныч, будем восстанавливать национальную справедли­вость в отдельно взятом дворе. Сурово сказал наш блюститель, так что никак нельзя не подчиниться и ослушаться. Помог я ему вынести стол во двор и примостить под березку. Выставили большущие колонки музыкальные в открытые окна его апартаментов. Хозяин музыку свою необычную включил, пояснил, что это концерт композитора Чайковского под номером один. Затем тарелки, вилки и стаканы на стол поставили. Из портфельчика вынул Павлуша весь свой ассортимент и по столу рассортировал, чтобы каждому равномерно от щедрот елисеевских досталось. Я только спросил его, что же это наше начальство узбеческое, совсем без подарков у нас осталось? Может, ему чего другое подарить? Вон у меня в шкафу платок с рисованным петухом имеется. Не волнуйся, мил-друг Платоныч, говорит Павлуша сурово, я уже придумал все как надо. Я им матрешку большую привезу, пусть играются. И красиво, и развивает. Это правильно, говорю, опять же дружбу народов укрепляет. Ведь, им, поди, тоже чего-то красивого хочется, а то у них там один урюк, арык и пекло.

Понемногу народ придворный к нам стал подтягиваться и рассаживаться: Юрий Палыч, Нилыч, Капитолина, Саня, Иринка и другие, кто захотел. Правда, те, кто лично Павла не знал, но слышал, что он милиционер, — эти принимать участие опасались.

Стали друзья-соседушки винцо заграничное разливать да баночки незнакомые отпирать. Женщины придворные поднесли еще своего обычного: холодца с хреном, огурчиков малосольных, лучку зелененького с подоконника. Мужичков своих к их огромной радости в магазин послали: а как же! — такое торжество, да еще во главе с большим начальником! Которые постарше, стали вспоминать, что раньше вот так же во дворе все большие праздники летом справляли, а теперь все по лесам, как разбойники, взяли моду скрываться. Эх, приличное застолье наш Павел организовал! Наведался и участковый наш, но поговорил с Павлушей и получил от него заверения, что все будет в порядке, что он самолично проследит. Участковый бутербродик с паштетом гусиным взял, а от жидкого отказался, посетовав, что при исполнении, вот.

Смотрю — народец разулыбался и заговорил прилично так, без выражений. Женщины тоже улыбаются: мужички все при них, все на глазах, баловать при начальстве стыдобятся. Под музыку композитора Чайковского наше застольное население стало вспоминать свои познания про консерватории, симфонии и скрипки. Получилось шумновато, но культурно.

И вдруг рядом с нашим столом появился Геннадий Егорыч в военной рубашке, холщовых шортах и панаме — сразу его в таком наряде и признать трудно. Павел смотрел на нашего особиста, а тот — на наши закуски. Я их, как водится, познакомил. Геннадий Егорыч присел за стол и уважительно подцепил щепотью маленький бутербродик с черной икоркой. Пригубил рюмочку экспортной «Посольской», прислушался к внутреннему растворению, потом к внешним разговорам про культуру музыки — и вдруг решительно встал. Пробурчал под нос, что вот прямо сейчас вернется, но не один, а с мамашей. Павлик посмотрел на меня, что, мол, за мамаша у него такая, чтобы ее за стол необходимо приводить. Я пожал плечами и сказал, что с мамашей его еще не знаком, только человек он героический, потому как сам давеча испытал его в боевой обстановке.

И вот видим мы очень даже удивительную картину: идет наш Геннадий Егорыч низко согнувшись, а на спине его — громадная рыбина с костями наружу. Хвост этой чудищи по песку волочится. В руках у носильщика булькает канистра. Наше застолье в удивлении встало со своих мест и бурно приветствовало появление эдакого богатства. Потом все в одночасье закрутилось, как в старом кино. Народ в едином порыве принес тазик, большой нож и клеенку. Из нутра этой зверюги вывалилось в тазик с ведро черной икры. Кто резал рыбу на куски, кто разжигал огонь в мангале, кто икру солил и перемешивал. Потом жарили шашлыки из этой осетрины, икру кушали ложками, из канистры разливали пиво в банки.

В это время мы втроем сидели за столом перед тарелкой черной подсоленной икры с желтыми прожилками и слушали удивительный и трагический рассказ Геннадия Егорыча. Так вот, рыбину с пивом привез ему самолетом из плавней боевой друг, который с большим трудом разыскал его. Оказывается, сразу после выпуска из спецшколы всю их группу из восьми человек посадили по приказу в военный самолет и, ничего заранее не сказав, повезли куда-то в неизвестном направлении.

Летели они через горы и моря много часов. Вышли из самолета в жаркой африканской стране. На военном аэродроме пересадили их в бронетранспортер и повезли через джунгли на боевую позицию. Посадили в окоп и приказали держать оборону до прибытия подкрепления. Сидят наши воины в окопе и ничего не понимают: ни где они, ни зачем они тут, вообще ничего… Жарко, сыро и тихо. Только мухи жужжат и птицы незнакомые орут, что тебе наши вороны, только с красными носами. Пустили они по кругу фляжку со спиртом, и только она дошла до нашего Геннадия, как вдруг бабах! И все! В смысле ничего!

Очнулся Геннадий Егорыч в госпитале, уже в Москве. Сколько пролежал там, как его довезли, — ничего не помнит: полная контузия! Только спустя много лет узнал от своего друга, что всех, кроме их двоих, положило одним снарядом. А их удалось спасти и вернуть на благодарную родину. За эту операцию их с другом представили к званию Героя и сразу выпроводили на пенсию по инвалидности.