Идущий в Иерусалим - [25]

Дело в чем? Работал наш Димочка в художниках при тресте, имел студию для рисования плакатов и стендов. Да, так он и называл свою покрасочную халупку: студия. Непонятно, но зато красиво! И в эту самую студию местный народ сносил разную старинную утварь, как-то: картины, часы, канделябры и прочие лампы керосиновые. И так народ его зауважал, что до сих пор носит ему эту старину. Только в чем проблема? Везде в комиссионках, куда Дима их сдает, паспорт требуется, а он свой паспорт куда-то недавно затерял. Или кто припрятал. Например, Иринка, чтобы наш Дима с матушкой не объединялся, а она имела бы доступную возможность воспитывать его по-своему, что она и демонстрирует народу. И за что ее народ стал остерегаться, особенно ежели к примеру мужского полу.

А вот и суть Димочкиной просьбы ко мне: нужно с ним съездить в комок и сдать по своему паспорту часики. Пошли мы тогда пешочком в его бывшую студию. Ключи он до сих пор не сдал и даже иногда подрабатывал там, когда у нынешнего художника наступала запарка. Студия кроме плакатов и стендов просто увешана и завалена старинными вещами. Выбрали мы настенные часики, подобрали к ним ключ из гитарных за двенадцать копеек из музыкального магазина. Я еще лачком корпус часиков этих покрыл. И заиграли они, что тебе новые.

Поехали электричкой, а потом на метро до Октябрьской и сдали там безо всяких сложностей. Правда, когда вышли, Дима напомнил, что стоял там такой лысоватый мужчина с глазами и все этими глазами запоминал, потому как он из органов. Но нас это не должно интересовать, потому как за нами правда и светлая мечта-идея.

Через неделю часики наши были проданы, и мы поехали получать денежки. Получили беспрепятственно, и Дима предложил поехать в магазин «Олень» за дичью. На троллейбусе доехали, в магазин зашли и подходим в отдел мясной дичи. А там на витрине: оленина, медвежатина, мясо изюбра, куропатки, глухари, перепела… Дима настоятельно советовал полярных куропаток, потому что они беленькие и недорогие, всего по два рублика. Купили мы парочку этих пулярок, сыру хорошего и вина узбекского сладкого.

Домой привезли и стали готовить. Очень я зауважал этих птичек, особенно когда Дима им желудочки разделывал, потому как там оказались сережки ольховые, легкие, будто пуховые. Куропаток ощипали, пламенем над конфоркой от пуха обожгли и поставили жарить на топленом масле. В общем, устроили себе вечер общения и дегустации. Куропатка в жареном виде мне понравилась: напоминала курочку, только вкусом богаче, будто есть что-то от уточки или, скажем, от индюшки. А Дима наш за этой трапезой разошелся, разговорился, что тебе на концерте. И про картины художников разных говорил, и про музыку джазовую, и про старину историческую, а уж как про матушку свою заговорил, то мы аж с ним обнялись по-братски, так его полюбил.

Встал он тогда в порыве, потащил меня в свою комнату и из-за шкафа достал картину в рамке. Пылищу сдул и обратно в моей комнате на стол среди тарелок поставил. На картине той имелся глаз и ухо в каком-то розовом бульоне с укропом. Это что за страсти, спрашиваю, а сам осторожно подальше отодвигаюсь. Так это портрет моей мамочки, говорит. За что ты так-то старушку, спрашиваю. Обиделся Димочка тогда, ничего вы не понимаете, говорит, это вам не пирожные с ванилью — это настоящее свободное искусство. И вот для таких, как ты, Иван Платоныч, я специально написал тут в уголочке стихи, чтобы понятно было. Чтобы вы, темные махровые реалисты, смогли въехать в суть глубины изображения. Смотрю в уголок. Точно, есть буквы какие-то. Присматриваюсь, а там слова написаны. Читаю по слогам, потом перечитываю и вот что получилось: я мамочку свою люблю и дом красивый нам куплю. Ну, вот, говорю, теперь все как у людей, и даже мне понятно стало. Молодец, говорю, что маму свою любишь!

В этот самый трогательный момент заходит к нам, то есть в мою комнату, где мы так тепло сидели, Павлуша и протягивает Диме билеты на поезд. Вот, говорит, достал из последних сил, собирайся и прямо сейчас поезжай. Дима даже подпрыгнул: как это собирайся, а как же работа, а как Иришка? А я тебе, говорит Павлуша, повестку заполню и справку выдам, если нужно, что ты привлекался к поимке важного преступника. На том и порешили. Но тут Дима взмолился, чтобы мы, его верные друзья, помогли ему с багажом, по причине объемности и тяжести.

А мы — пожалуйста, нам только давай, мы сразу «за»! Оделись с Павлушей в рабочее, навьючились и поехали. Сначала ехали на машине, потом тащили вещи по перрону до поезда, посадили Диму в купе, обложили его свертками, сумками, а самое главное — плиту электрическую двухконфорочную для его пензенской мамы примостили: никак не хотела она в купе входить. Проводница, как увидела купейный склад промтоваров, заволновалась, но в этот момент Павел предъявил ей свои милицейские документы и пояснил, что это спецоперация по доставке особо важного груза. Девушка важностью прониклась и сразу успокоилась, даже обещала нашему Диме всяческое содействие на предмет чая или кипяточку.

Поезд плавно укатил в пензенские дали, а мы стояли еще на платформе, помахивая руками. Тут к нам подскочила шумная дамочка и приказала ехать за ней. Ехать — это потому, что при нас осталась тележка на колесиках из-под плиты Пензенской старушки. Что тут сделаешь? Поехали. Под табло нас ждали двое детей и одиннадцать сумок с чемоданами. Что смогли, мы взгромоздили на тележку, а остальное — на спины и вручную. Так до поезда дамочку с детьми и сумками довезли. Поблагодарила нас дамочка, сунула червонец, и мы расстались. Поезд их уехал, а мы стояли и задумчиво глядели на червонец, рассуждая, можно ли это считать честным заработком или все-таки в этом есть что-то зыбкое. Так и не дорешили, потому что потащили нас следующие две дамочки к своим сумкам и чемоданам в самый дальний конец вокзала.