Иду в неизвестность - [3]

Седов держит под руку жену и, слегка наклонив голову, внимательно вслушивается в напутствия. Говорят все об одном: об огромной важности начинающейся экспедиции и о новых лаврах, которые её участники в случае удачи вплетут в венок, увивающий чело культурного человечества.

Седов, слыша осторожное «в случае удачи», слегка улыбается. Он не может позволить себе сомнений в успехе своей экспедиции. Он уверен в себе, в своих силах, как никогда. Голубые глаза Седова глубинно отражают в эти минуты его могучую внутреннюю энергию. И ещё можно было приметить в них утомление и выражение нетерпеливой досады и вместе волнения.

Время от времени Седов взглядывает па жену. Вера улыбается ему. В улыбке этой Седов видит и ободрение, и тоскливую грусть, и подступившие близко слёзы. Он незаметно пожимает руку жены: «Всё будет хорошо!»

Слово ему, начальнику экспедиции. Седов решительно поднимается на трибуну. Громко и чётко выговаривая слова, он благодарит всех за добрые напутствия, обещает не пожалеть ни сил, ни самой жизни во имя науки и родины.

Сколько раз уже приходилось ему давать подобные заверения в различных аудиториях, перед разными людьми за те пять месяцев, в течение которых он спешно готовил экспедицию! «Кажется, это в последний», — с облегчением отмечает про себя Седов, сходя с трибуны.

Толпа шумит аплодисментами, слышатся восторженные выкрики «браво!». Взметнулась палочка поручика-дирижёра, ударил и залился оркестр.

Гости и члены экспедиции вслед за четой Седовых неторопливо, чинно сходят на палубу «Фоки».

Приникли к своим камерам и непрерывно вертят ручки оба оператора.

— Бистрее крути, бистрее! — горячим шёпотом командует испанец. — Не то губернаторе будет бегать потом, как Петрушка.

Туш оркестра, возбуждённые лица, оживлённый гул…

Седов оглашает первый приказ по экспедиции, которым вводит на судне военно-морской порядок. Напомнив задачи экспедиции, он заканчивает чтение приказа волнующими словами:

— Я обращаюсь здесь ко всем участникам Первой русской экспедиции к Северному полюсу с глубокой просьбой дружно объединиться в сознании общего долга, усердно работать и с победой выйти из начатого нами дела. Я же всюду с вами и впереди вас!

Потом он с удовольствием зачитывает приветственные телеграммы: от норвежского полярного исследователя Руала Амундсена, от начальника готовящейся германской экспедиции Берна, от архангельского губернатора Бибикова, задержавшегося в своей поездке по Печоре, от Петербургского комитета по снаряжению экспедиции к Северному полюсу и исследованию русских полярных стран.

И вот последние напутствия, рукопожатия, улыбки.

Гости, пожав Седову и членам экспедиции руки, поднимаются на причал. Матросы резво убирают трап.

Отданы швартовы. Раздаётся хриплый гудок. Буксирный пароход «Лебедин» с голубой, высокой, словно голубятня, рубкой потянул «Фоку» от стенки.

Вновь грянул маршем оркестр, ухнула салютом зверобойная пушка на поморском судне. Пёстрая пристань колышется — машет шляпами, кепками, зонтиками, платочками, кричит «ура».

Седов уже на мостике. Он громко отдаёт команды рулевому, наблюдает за «Лебединым» и, то и дело оглядываясь на причал, помахивает фуражкой. Рядом — хрупкая фигурка жены. Машут руками члены экспедиции на палубе, матросы на баке. Пинегин со своей камерой тоже здесь, на мостике, испанец продолжает снимать отходящего «Фоку» с пристани.

Отодвигается шумный многолюдный причал, уменьшаясь в размерах, и начинает разворачиваться живопис-пая панорама Архангельска на возвышенном берегу Двины. Сквозь желтеющую зелень берёз нарядно просвечивают разноцветные деревянные домики на набережной — оранжевые, голубые, коричневые, белые. Над ними, будто верстовые столбы, там и тут блестящие маковки колоколен Воскресенской, Рождественской церквей, лютеранской кирхи…

С неторопливым достоинством плывёт «Фока» на буксире за усердно дымящим «Лебединым». Мелкие, едва уже различимые, движутся по набережной прохожие. Они помахивают вслед «Фоке» шляпами, сложенными зонтами.

Осталось позади массивное здание технического училища, широким белым фасадом выходящего на реку. Впереди открылась Соломбала — знаменитый архангельский остров, морская слобода, лесной северный порт.

«Фока» плывёт мимо бывшего адмиралтейства, огромного каменного корпуса флотского экипажа, минует поморский эллинг, где стоит вытащенная из воды двухмачтовая шхуна «Марфа» с крутобоким засмолённым корпусом. Люди на берегу и на эллинге, бабы, что полощут бельё с мостков, провожают «Фоку», тоже приветно помахивая картузами, платочками.

Вот и знакомый светло-жёлтый двухэтажный деревянный дом на соломбальской набережной, дом Чеснокова, служивший в течение двух последних месяцев базой экспедиции. Здесь ещё вчера стоял у берега «Фока», грузившийся припасами. То, что не смогло поднять судно, виднеется на возвышенном берегу в виде ящиков, ожидающих отправки назад, в Петербург. Там же обрезки брёвен, вороха щепы и кучи опилок, оставшиеся после дома и бани, погруженных на «Фоку» в разобранном виде.

А вон и новые знакомцы — плотники, ребятня, сдружившаяся за лето с простым и весёлым начальником экспедиции, вон и Лоушкин, седой капитан в широких поморских сапогах и чёрной морской фуражке. Он стоит на берегу вместе со строгим, прямым лоцкомандиром Олизаровским, а рядом и лоцманы архангельские стоят кучкой. Они провожают своего питомца, лоцманского ученика Шуру Пустошного, матроса «Фоки» и метеонаблюдателя одновременно. Некоторое время они идут за судном, что-то кричат, затем останавливаются и, постояв, по одному расходятся, махнув вслед «Фоке» в последний раз. Стоит на берегу лишь старый Лоушкин. Седов, оглядываясь, видит его неподвижную сутулую фигуру, и безотчётное беспокойство овладевает им. О чём думает старый мореход, провожая взглядом их, уходящих в это трудное плавание на зиму глядя?