Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане - [96]
3. Мусульманские голоса и русские уши
Ниже я проведу анализ нескольких попыток упразднения отдельных ташкентских вакфов при русском правлении. Данные случаи объединяет общая модель поведения наследников основателей вакфов. Как только наследники осознавали, что семейное состояние завещано в вакф, они начинали предпринимать шаги, ведущие к ликвидации этого вакфа, сбросив со счетов благополучие субсидируемого учреждения.
Первое дело касается сомнительного вакф-наме, нотариально заверенного после смерти основателя в 1879 году[702]. Документ гласит: четыре вдовы некоего Хаджи ‘Али Ирани («Персиянина»), будучи единственными его наследницами, подтверждают, что их покойный муж пожертвовал все свое состояние в пользу мазара Шейхантаур в Ташкенте; вдовы отказываются от всех прав и претензий на долю наследства (мирас). О правиле, по которому человек может сделать вакфом лишь треть своего состояния, в данном деле по неясной причине не упоминалось. Через некоторое время мутаваллий вакфа нанес визит женщинам и объяснил, что в соответствии с вакф-наме они теперь обязаны платить аренду, поскольку они проживают в домах, являющихся вакфным имуществом. Один неграмотный член персидской диаспоры в Ташкенте выступил в качестве доверенного лица, представляющего интересы вдов, и обратился к русским властям. Чиновники рассмотрели дело и постановили, что вакф-наме недействительно, а следовательно, бывшее вакфное имущество теперь должно считаться наследством четырех жен. Здесь интерес представляет правовое поведение женщин. Представляется маловероятным, чтобы жена добровольно согласилась на то, чтобы все имущество ее покойного мужа было передано на благотворительность: так она лишилась бы финансовой поддержки. Можно предположить, что некий человек, спекулируя на благочестии мужа, убедил женщин прийти в суд и сделать добровольное заявление, в то время как они не имели никакого представления, что будет написано в судебном протоколе. Реакция вдов была не только оправдана с правовой точки зрения. Она также свидетельствует об убежденности истиц в том, что вакф и его мутаваллий эксплуатируют их личные ресурсы.
Второй пример относится к 1890-м годам и представляет собой неудавшуюся попытку ликвидации вакфа на основании предполагаемого злоупотребления обязанностями со стороны казия. Поскольку подробное описание данного дела было приведено мной в главе 2, здесь я ограничусь кратким обобщением его сути. В жалобе говорилось о смертельно больном человеке, назначившем доверенным лицом своего внука. Тот от лица деда сделал шесть лавок вакфом в пользу двух мечетей ташкентской махалли Махсы-дуз. Как и в предыдущем случае, вакф представлял собой вакф-и ‘амм: никто из потомков основателя по мужской линии не имел права на долю доходов, отчисляемых в пользу мечетей. Местный казий был обязан назначить на должность мутаваллия любого, кто, по его мнению, годился для этой работы[703]. Племянник основателя несколько раз обращался в суд с целью упразднения вакфа, мотивируя это тем, что является близким кровным родственником основателя, а следовательно, «наследником вакфа»[704]. Так и не склонив русских колониальных чиновников на свою сторону, проситель вовлек в дело свою двоюродную сестру, дочь основателя, и убедил ее подать прошение русским властям. В прошении она заявила, что отец в момент учреждения вакфа не находился в здравом уме и твердой памяти[705], а следовательно, не был вправе жертвовать имущество на благотворительные цели. Тем самым дочь основателя пыталась доказать, что судья, оформивший документ, в мошеннических целях придумал план отчуждения семейной собственности. В поддержку своего заявления просительница предоставила фетву, требующую применения обязательных законов о наследстве (фара’из) в соответствии с теорией о смертельной болезни (мараз ал-мавт)[706]. По решению муфтия – составителя фетвы имущество основателя должно было быть поделено между наследниками, поскольку закон требовал, чтобы собственник, распоряжаясь имуществом, находился в здравом уме[707]. Однако данный аргумент не убедил русских чиновников упразднить вакф. Через несколько лет племянник основателя все же добился своего назначения на пост мутаваллия вакфа, воспользовавшись услугами дружественного судьи, который и утвердил его в должности. Вакф процветал до тех пор, пока имамы двух мечетей, в пользу которых был учрежден вакф, не подали на племянника основателя в суд с требованием сместить его с поста мутаваллия. Ответчик пытался убедить колониальные власти в том, что он заслужил эту должность как никто другой, поскольку являлся «самым близким прямым наследником означенного имущества»[708].
Еще один спорный вакф был основан в 1875 году человеком по имени Юсуф ‘Али Ходжа Инам Ходжа оглы. В этот вакф входили две лавки, доходы от которых передавались на благо мечети. Первые десять лет мутаваллием был сам учредитель вакфа. Когда он умер, его сын Хидир ‘Али Ходжа вместе со своим дедом (то есть отцом учредителя) обратились в шариатский суд за подтверждением действительности вакфа. Они заявили, что вакф-наме было утеряно, и потребовали оформить новое в присутствии свидетелей из той же махалли. В новом вакфном документе Хидир ‘Али Ходжа с дедом также попросили указать, что пост мутаваллия обязан занимать особо назначенный человек, не являющийся членом их семьи; при этом семья все же сохраняла некоторый контроль над вакфным имуществом. Одно из условий нового вакф-наме гласило, что Хидир ‘Али Ходжа и его дед вместе с жителями махалли будут давать мутаваллию указания, как лучше управлять вакфом
В 60–70-е годы XIX века Российская империя завершила долгий и сложный процесс присоединения Казахской степи. Чтобы наладить управление этими территориями, Петербургу требовалось провести кодификацию местного права — изучить его, очистить от того, что считалось «дикими обычаями», а также от влияния ислама — и привести в общую систему. В данной книге рассмотрена специфика этого проекта и многочисленные трудности, встретившие его организаторов. Участниками кодификации и — шире — конструирования знаний о правовой культуре Казахской степи были не только имперские чиновники и ученые-востоковеды, но и местные жители.
В книге анализируются армяно-византийские политические отношения в IX–XI вв., история византийского завоевания Армении, административная структура армянских фем, истоки армянского самоуправления. Изложена история арабского и сельджукского завоеваний Армении. Подробно исследуется еретическое движение тондракитов.
Экономические дискуссии 20-х годов / Отв. ред. Л. И. Абалкин. - М.: Экономика, 1989. - 142 с. — ISBN 5-282—00238-8 В книге анализируется содержание полемики, происходившей в период становления советской экономической науки: споры о сущности переходного периода; о путях развития крестьянского хозяйства; о плане и рынке, методах планирования и регулирования рыночной конъюнктуры; о ценообразовании и кредиту; об источниках и темпах роста экономики. Значительное место отводится дискуссиям по проблемам методологии политической экономии, трактовкам фундаментальных категорий экономической теории. Для широкого круга читателей, интересующихся историей экономической мысли. Ответственный редактор — академик Л.
«История феодальных государств домогольской Индии и, в частности, Делийского султаната не исследовалась специально в советской востоковедной науке. Настоящая работа не претендует на исследование всех аспектов истории Делийского султаната XIII–XIV вв. В ней лишь делается попытка систематизации и анализа данных доступных… источников, проливающих свет на некоторые общие вопросы экономической, социальной и политической истории султаната, в частности на развитие форм собственности, положения крестьянства…» — из предисловия к книге.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На основе многочисленных первоисточников исследованы общественно-политические, социально-экономические и культурные отношения горного края Армении — Сюника в эпоху развитого феодализма. Показана освободительная борьба закавказских народов в период нашествий турок-сельджуков, монголов и других восточных завоевателей. Введены в научный оборот новые письменные источники, в частности, лапидарные надписи, обнаруженные автором при раскопках усыпальницы сюникских правителей — монастыря Ваанаванк. Предназначена для историков-медиевистов, а также для широкого круга читателей.
Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.
В апреле 1920 года на территории российского Дальнего Востока возникло новое государство, известное как Дальневосточная республика (ДВР). Формально независимая и будто бы воплотившая идеи сибирского областничества, она находилась под контролем большевиков. Но была ли ДВР лишь проводником их политики? Исследование Ивана Саблина охватывает историю Дальнего Востока 1900–1920-х годов и посвящено сосуществованию и конкуренции различных взглядов на будущее региона в данный период. Националистические сценарии связывали это будущее с интересами одной из групп местного населения: русских, бурят-монголов, корейцев, украинцев и других.
Коллективизация и голод начала 1930-х годов – один из самых болезненных сюжетов в национальных нарративах постсоветских республик. В Казахстане ценой эксперимента по превращению степных кочевников в промышленную и оседло-сельскохозяйственную нацию стала гибель четверти населения страны (1,5 млн человек), более миллиона беженцев и полностью разрушенная экономика. Почему количество жертв голода оказалось столь чудовищным? Как эта трагедия повлияла на строительство нового, советского Казахстана и удалось ли Советской власти интегрировать казахов в СССР по задуманному сценарию? Как тема казахского голода сказывается на современных политических отношениях Казахстана с Россией и на сложной дискуссии о признании геноцидом голода, вызванного коллективизацией? Опираясь на широкий круг архивных и мемуарных источников на русском и казахском языках, С.
Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.
В начале 1948 года Николай Павленко, бывший председатель кооперативной строительной артели, присвоив себе звание полковника инженерных войск, а своим подчиненным другие воинские звания, с помощью подложных документов создал теневую организацию. Эта фиктивная корпорация, которая в разное время называлась Управлением военного строительства № 1 и № 10, заключила с государственными структурами многочисленные договоры и за несколько лет построила десятки участков шоссейных и железных дорог в СССР. Как была устроена организация Павленко? Как ей удалось просуществовать столь долгий срок — с 1948 по 1952 год? В своей книге Олег Хлевнюк на основании новых архивных материалов исследует историю Павленко как пример социальной мимикрии, приспособления к жизни в условиях тоталитаризма, и одновременно как часть советской теневой экономики, демонстрирующую скрытые реалии социального развития страны в позднесталинское время. Олег Хлевнюк — доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института советской и постсоветской истории НИУ ВШЭ.