Идегей - [35]

Навсегда утратил престол.

Пленный раб, он у нас в руках.

Чтобы сын твой волю обрёл,

Ты к султану Кадырберды

Должен вместе с нами пойти,

Должен виру за сына внести,

Если хочешь ты сына спасти,

За него ясак[107] заплати.

Не заплатишь — будет убит

Нурадын, твой сын, твой джигит».

Семерых из тех девяти

Не приняв их злобных речей,

Приказал связать Идегей.

Отпустил двоих и сказал:

Семерых послов я связал.

Передайте Кадырберды:

«Как поступит с сыном моим,—

Это дело его ума,

Но оставшимся семерым

За убийство пощады не дам:

Гибель грозит семерым послам».

Возвратились двое послов.

Страх объял семерых отцов,

Пали ниц пред Кадырберды,

И взмолились они всемером:

«О султан, мы предком горды.

От Чингиза свой род ведём.

У врага в плену сыновья,—

Пусть их вызволит помощь твоя».

Стали снова держать совет:

Что сказать Идегею в ответ?

Оказались плохи дела.

К Идегею Кадырберды

Вновь решил отправить посла:

«Если хочешь ты сына спасти,

Семерых послов возврати,

И верну я сына тебе».

Но сказал перед этим послу:

«От людей не заслужим хвалу,

Если пленника просто вернём.

Пораскинуть надо умом».

Нурадына Кадырберды

Вытащить из ямы велел,

И его разуть он велел,

И босого поставить на пол,

Вбить железные колышки в пол,

А когда Нурадын пошёл,

Колышки вонзились в ступни,

Да и в стул были вбиты они.

Нурадын ничуть не струхнул,

И спокойно он сел на стул,

Не скривилось лицо, и в глазах

Не виднелись ни боль и ни страх.

Стал допрашивать Кадырберды:

«Шесть возов с несметной казной

Были в путь отправлены мной,

Что ты с ними сделал, мой враг?»

Нурадын ответствовал так:

«Овладела смута страной.

Шесть возов с несметной казной

Нищим людям раздал я, помог

Им в беде, — да простит меня Бог!»

Вопрошает Кадырберды:

«Иноходец был у меня,

Достигал сердцевины земной.

Как две чаши — глаза у коня.

Где, скажи, мой конь вороной?»

Нурадын отвечает так:

«Иноходец твой вороной

Достигал сердцевины земной.

Как две чаши — глаза у коня.

Но когда была битва-резня,

Я тебя с вороного свалил,

И я сам на лихого вскочил,

Восседая на славном коне,

Я с тобою схватился в войне».

Вопрошает Кадырберды:

«У меня был булатный дом,

Мой двенадцативратный дом,

Мой приют, мой приятный дом,—

Что ты сделал с ним, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:

«В дни, когда я грустил-горевал,

О свободе мечтал-тосковал,

Я спалил твой булатный дом,

Твой двенадцативратный дом».

Вопрошает Кадырберды:

«Что ты сделал с шубой моей?

Вся из чёрных она соболей,

Восемь вышивок ярких на ней,

В девяти местах тиснена.

Ты скажи, Нурадын, где она?

Панцирь мой — из железных колец.

Такова Нургыбе[108] цена:

Девять девушек, тыща овец.

Где мой панцирь, скажи, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:

«Ты о шубе своей не жалей,

Что из чёрных была соболей,

Восемь вышивок было на ней,

В девяти местах тиснена:

Мне дарована Богом она.

Панцирь твой — из железных колец,

Такова Нургыбы цена:

Девять девушек, тыща овец.

Дал его мне Тенгри-Творец,

И когда я с тобой воевал,

Этот панцирь я надевал».

Вопрошает Кадырберды:

«Где, скажи, Токтамыш, мой отец,

Девяти держав властелин?

Что ты сделал с ним, Нурадын?»

Вопросил и хитрец Джанбай:

«Сотворённой для ратных дел,

Я двуострой секирой владел,—

Что ты сделал с ней, Нурадын?

Алджасманом названный меч,

Тот, что сбрасывал головы с плеч,

Тот, что, вытащен из ножон,

И звенел, и сверкал, обнажён,—

Где тот меч, скажи, Нурадын?

Где черноокая Кюнеке,

Розовощёкая Ханеке,—

Где они, скажи, Нурадын?

Слитки золота, жемчуг, алмаз,

Изумруд, — где они сейчас?

Ты куда их девал, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:

«Там, где со мною сражался враг,

Там и секиру я бросил в прах.

Гнал я днём и во тьме ночной

Токтамыша, который владел

Девятидержавной страной,

Там, где брал начало Иртыш,

Притаился в кустах Токтамыш.

Алджасман обнажил я, меч,—

Тот, кто сбрасывал головы с плеч,

Тот, что вытащен из ножон,

И звенел, и сверкал, обнажён.

Обезглавил отца твоего,

Кровью бороду залил его.

А как голову с плеч я свалил,

Я затылок его просверлил.

Смерть нанёс властелину я.

Голову отца твоего

Обернул в брюшину я,

В перемётную спрятал суму,

Бросил её, когда привёз,

Под ноги отцу моему.

Тут моя поутихла злость.

„Ханская кость — запретная кость“, —

Так решил я в душе своей,

И отнёс в Сарайчык, в мазволей,

Голову твоего отца.

А черноокую Кюнеке,

Розовощёкую Ханеке,

Сделал по воле Творца

Девушками моего дворца.

Жемчуг твой, изумруд, алмаз

Да и весь золотой запас

Я народу раздал моему…

Сын Камала, коварный Джанбай,

Отойди-ка прочь, не болтай.

Нет, послушай меня, подойди.

Вот нечаянно, погляди,

Жеребёнок в колодец упал,—

Жаба сделалась жеребцом.

В яму вдруг Нурадын попал,—

Сын Камала стал толмачом.

Ты на поле пашешь чужом.

Не смотри, — твой глаз проколю.

Не болтай, — язык отрублю.

Как змея, заползу в нутро,

И нутро твоё погублю.

Ты любому служить горазд,

Сын тому, кто еду тебе даст,

Раб тому, кто казну тебе даст.

Пусть на семь поколений вперёд

В жалком рабстве иссохнет твой род!

Как пятнадцатою луной

Был святой Рамазан озарён,

Как четверг закатился ночной,

Наступила святая джума[109]

И ночная рассеялась тьма,

И на праздничный небосклон

Вышли вместе Солнце с Луной,—

Я тогда был на свет рождён.

От высоких душ сотворён…

В страхе ты стоишь предо мной,

Именитый Кадырберды!

Если взял бы я в руки свои

Стрелы меткие, луки свои,

Разве я б не отправил тебя,