И вянут розы в зной январский - [90]

– Никуда не ходите. Продавщицы из вас все равно не получится, – он улыбнулся. – Дайте мне несколько дней.

– Спасибо, – сказала Делия и, не в силах выразить чувств, прижала к груди молитвенно сложенные руки. – Спасибо.

Как мало нужно, чтобы изменить отношение к человеку! Сколько раз она слышала от Ванессы горькие признания и ядовитые упреки в адрес брата – что он буржуазен и корыстен, что не желает ни с кем считаться. А как отзывалась о нем Агата? А Эдвин? Все это постепенно заслонило светлые впечатления от их первых встреч. Она поняла, что совсем не разбиралась в людях и безоглядно поддалась тогда внешнему, наносному. И вот опять все круто повернулось – из-за какой-то мелочи, из-за пары слов.

– Я совсем не храбрая, – выпалила она, ощутив вдруг непреодолимое желание довериться ему. – Мне было очень страшно. Если бы не друзья, не знаю, что бы со мной было…

– Так ведь храбрый не тот, кто не боится, – сказал он просто, – а тот, кто боится, но все равно делает.

С этими словами он поднялся, показывая, что не хочет более задерживать ее. Эта предупредительность и то, как почтительно он отступил, пропуская ее в дверях, совсем не вязались с образом недоброго, опасного человека, и у Делии отлегло от сердца.

В гостиной к тому времени остались только мужчины. Эдвин сказал ей, что Ванесса увела подруг в свою комнату, и Делия поднялась на второй этаж. Из полуоткрытой двери доносился голос Фрэнки, читавшей стихи. Она тихонько заглянула внутрь; на одной из кроватей лежала Грейс, пристроив медноволосую голову на коленях у Ванессы; на другой сидела Фрэнки с книжкой в руках.

– Заходи, – радушно сказала она, прервавшись. – О чем вы там говорили? Он приставал к тебе?

– Господи, нет! – вспыхнула Делия. – Какие глупости.

– Ты все-таки будь осторожней, – подала голос Ванесса. – На всякий случай. Давай дальше, Фрэнки.

Она перелистнула страницу, и в тишине комнаты зазвучало пылко, вдохновенно:

В иной стране я свет увидел Божий;

Я черный, но душа моя бела;

Английский мальчик – ангел белокожий,

Меня же мама черным родила[41].

Никогда прежде Делия не слышала таких стихов: в них говорилось не о любви и не о красоте природы. «Нам черные даны лицо и тело, но это только временный покров».

– Он писал это больше ста лет назад, представляете? – сказала Ванесса. – А люди до сих пор не понимают такой простой мысли.

– А кто это? – спросила Делия.

– Уильям Блейк.

Тот художник, чьи картины так поразили ее тогда, в саду! Значит, он еще и стихи писал? Она стала слушать внимательно, пытаясь уловить общее между тем, что видела на иллюстрациях в книге, и тем, что звучало сейчас в стенах девичьей спальни. Стихотворения были разными: то лирическими, то грустными и даже мрачными, но в каждом чувствовалось присутствие Бога, который протягивает любящую руку тем, кто отчаялся.

– Какие светлые стихи, – произнесла она негромко, боясь разрушить настроение.

– Это только первая часть, – сказала Ванесса. – Потом он разочаровался в своих идеалах и написал новый цикл. Стихи в нем – как темные двойники предыдущих, даже названия повторяются. Он будто спорит с собой-прежним.

– Выходит, он утратил веру? – огорчилась Делия.

– Он всегда верил, но вера у него была своя. Об этом не расскажешь в двух словах.

Разочаровываться, ошибаться – как это было ей знакомо! Она тут же прониклась симпатией к этому художнику и поэту, который не стал стыдливо замарывать то, что писал прежде, а вместо этого ответил сам себе. И теперь он, и юный, и зрелый – здесь, под одной обложкой. В тоненькой книжке – целая жизнь.

– А давайте посидим в саду, – сказала Грейс. – Там так пахнет волшебно.

– Точно, – подхватила Фрэнки. – Будем венки плести. И читать тоже можно там.

Они живо поднялись, взяли плед, книги и кинулись наперегонки по лестнице, смеясь и дробно стуча каблучками. Распахнув дверь, высыпали друг за дружкой на веранду, где в самом разгаре был спор о политике. Биограф расхаживал взад-вперед, горячился и пытался что-то доказать высоким от волнения голосом; Паскаль и мистер Вейр, сидя в плетеных креслах, выжидающе молчали. В руках у каждого была пузатая рюмка, хотя прежде Делия ни разу не видела спиртного в этом доме: даже в день рождения Ванессы на столе не было вина. Собаки дремали, развалившись на деревянном крашеном полу.

– А где Эдвин? – спросила она.

– Я думал, он с вами, – отозвался мистер Вейр.

Ушел к себе, подумала Делия с грустью; наверняка ему стало здесь неуютно. А, может, обиделся, что она убежала к подругам, которых теперь и так часто видит…

– Вы пока идите, – сказала она Ванессе. – Я скоро.

Вернувшись в дом, она заглянула сначала в гостиную, потом в комнату для завтрака и только в библиотеке нашла его, сидевшего у окна. Делия тихонько притворила за собой дверь и виновато улыбнулась, поймав его взгляд.

– Вы почему один?

– Так, – Эдвин неопределенно пожал плечами. – Все разошлись.

– А хотите, погуляем в саду?

Он не отвечал, и Делия подошла поближе, готовая уговаривать его, как ребенка, лишь бы он не сидел больше такой несчастный. Эдвин встал из-за стола, чуть нетвердо, словно плохо себя чувствовал.

– Я хотел вам сказать…