И восстанет мгла. Восьмидесятые - [17]

Вращать натужный ворот обратно — с лязгом, через силу, с напряжением наматывая мокрые, капающие гнедые звенья на потрескавшийся бурый деревянный барабан, было нелегко и взрослому.

На завтрак Алеше подавался в деревянной расписной глубокой миске кусок дивно вкусного теплого пшенника, с ночи томившегося в огромной чугунной сковороде на жару в пещерной глубине печи, посыпанного крупным, зернистым сахаром и залитого ароматным, с кремовой прожелтью, топленым молоком, или румяный, с вкусной корочкой, творожник из своего творога, иногда — половинка густо обмазанного темным, терпким гречишным медом необъятного, пухлого, как лепешка, ноздреватого блина из просеянной ситом муки грубого размола, совершенно непохожего на деликатные полупрозрачные блинчики от мамы, и в заключение — сладкий, душистый компот из сушеных слив и яблок, что толстым шуршащим слоем лежали наверху на печи, досушиваясь под старыми сизыми стеганками и палевыми овчинными тулупами.

Бабушка очень скоро приучила внука к работе по хозяйству. Первым делом он наловчился пахтать масло в пахталке — неприподъемном дубовом корыте на ведро молока, со скошенными боковыми стенками, посередь которого возвышались деревянные широкие лопасти, насаженные на железный вал с изогнутой рукоятью сбоку.

Часами крутя эту нудную ручку, Алеша следил, как лопасти маслобойки бодро хлопают по зыбившейся белоснежной глади, словно старинный колесный пароход взбирается вразрез против течения, поднимая ребристые, кипенные волны своими натруженными плицами. Бабушка раз за разом снимала морщинистым указательным пальцем густое песочно-желтое масло, осевшее на лопастях, и споро лепила из него мокрыми, лоснящимися дланями колобок, поплотнее заворачивала его в серенькую, небеленую холстинку и осторожно опускала на дно ведра со студеной колодезной водой.

Плод дополуденной скуки ребенка — два-три шарика сливочного масла с округлыми вмятинами от бабушкиных пальцев — затем перекочевывал в глубокий земляной погреб, куда баба Маня с опаской, перекрестившись, спускалась по отвесной, стоймя стоявшей лестнице и строго-настрого запрещала Алеше даже заглядывать — падение метра на три вниз, вглубь, в промозгло-сырую хладную черноту не предвещало ничего хорошего.

Часть масла бабушка перетапливала вечером в печи, чтобы потом в стеклянных трехлитровках отправить в город — дочерям.

Пока внук бороздил молочные Амазонки в избе, баба Маня, не разгибая спины, ковырялась на огороде. Громадное поле картошки нужно было дважды за лето окучить, снова и снова обмотыжить, выпалывая руками вьющуюся по стеблям цепкую «березку», выдергивая с корнем живучие одуванчики; всякий день сбирать в жестянку с водой, подправленной керосином, прожорливых вишневых личинок колорадского жука; длиннющие грядки овощей требовали полива и щедрой раздачи удобрений, после которой внушительные дубовые кадушки с коровьим навозом надобно было заново долить водой, принесенной отполированным женскими плечами коромыслом из неблизкого колодца.

В обед стадо с тучами злых, докучливых слепней над подергивавшимися от боли спинами коров неспешно возвращалось в деревню и шло к реке на водопой. Алеша, за руку с бабушкой, солидно, по-взрослому нес на локте пустое эмалированное ведро с крышкой, которое обратно, подоив у воды Субботку, тащила километра два до дома уже она.

Мальчик побаивался молоденьких бычков в стаде. Они низко наклоняли лобастые головы с короткими рогами и с глухим порыкиванием и фырчаньем угрожающе надвигались на них, рыцарствуя пред боязливой юной Ночкой, что жалась по боку безразличной, олимпийски спокойной и покладистой Субботки.

Неустрашимая баба Маня трясла перед мордами младых нахалов сучковатым березовым полешком, которое расчетливо прихватывала с собой, приговаривая: «Я те, окаянный!». Бычки пристыженно ретировались и не делали потуг забодать внучка.

Ночка была уже в самом соку для продажи — две взрослые коровы были бабушке ни к чему.

Глава 14

Как-то раз Алеша, собирая в небольшую стеклянную банку мелких, недавно вылупившихся багрово-красных личинок с картофельных листьев, открыл для себя, что поле снаружи огорожено лишь прибитыми «двухсоткой» к малорослым столбушкам, врытым в землю метрах в трех друг от друга, двумя поперечными жердями. Ничего не стоило пролезть меж ними, чуть пригнувшись и приподымая коленки, и очутиться на отлогом склоне, поросшем молодыми дубами, пахнущем сухой, выжженной травой, анисом и клубникой, — что он и сделал.

Идти в пологую гору навстречу густому тенистому лесу, призывно шуршащему листьями впереди, было приятно: на каждом шагу попадались крупные ягоды спелой клубники, нагретой лучами июльского солнца, такой душистой и изысканносладкой, с легкой кислинкой, с запросто срывавшимся венчиком засохших, ломких чашелистиков.

Мальчик увлекся и незаметно погрузился в глубь леса, где светолюбивую клубнику сменила сочная кисловатая земляника, росшая в пасмурной тени деревьев алыми островками порознь в густой траве по соседству с хрупкими, прозрачно-белыми колокольчиками ландышей.

Постепенно кряжистые дубы уступили место березам, осинам и елям, кругом стало как-то мрачновато — солнышко почти не пробивалось сквозь густой полог развесистых крон — и он собрался возвращаться домой, вволю наевшись ягод.