И вновь вверх по ведущей вниз лестнице - [4]

Я говорила: «Нет таких детей, с которыми нельзя было бы установить контакт, — есть лишь учителя, которых ничему нельзя научить».

И еще я говорила: «Каждый раз, когда учитель входит в класс, перед ним открываются возможности быть великим».

Очень легко потерять присутствие духа, деморализоваться. Ловлю себя на попытке выторговать немного внимания в обмен на что-то свое, личное, сыграть на своей собственной слабости. Рассказываю ученикам о том, как мне пришлось учиться английскому в двенадцать лет, сидя в одном классе с шестилетними.

«А сейчас вы говорите по-английски?»

«Вы что — еврейка?»

Измученная, как боксер в конце раунда, с нетерпением ожидая, когда зазвонит звонок, заухает сова, я спрашиваю себя: «Каким образом стала я их врагом? Когда, в какой час, в какой день?»

«Присматривайте за своей записной книжкой! — орет одна школьница. — У меня не все дома!»

«Эй, дайте-ка мне вашу ручку, — вопит у меня над ухом другая. — Почему вы, черт возьми, не отвечаете мне?»

Я взрываюсь и кричу. Класс отвечает гулом голосов — что-то среднее между одобрительными и неодобрительными возгласами. Наконец-то они задели меня за живое. А мне задеть их за живое не удалось.

Можно обуздать насилие, можно пресечь истерию, но как побороть апатию? Я веду программу школьного труда. Эти девочки полны апатии. Я спрашиваю их, что бы они хотели делать; я предлагаю им на выбор и то, и это. Нет, они лучше посидят здесь до конца урока. «Может, у вас журнальчик найдется?»

«Не думаю, чтобы вы могли по-настоящему понять мою проблему или проблему моего народа, потому что вы белая, и мы живем в двух разных обществах».

«Мне трудно жить в нашем нынешнем мире: не знаешь, кому верить и что делать».

«Если бы президент курил опиум, в мире жилось бы куда лучше».

«Мы — отпетые, нам сам черт не брат», — хвастают они. И все-таки даже в худшем классе я обычно встречаю хотя бы одну пару глаз, устремленных на меня с глубоким вниманием. Алчущих знаний.

Каждый день я приношу все новые их сочинения. Они жалуются на «крайне нездоровую» пищу в школьных столовых, на школы-«тюрьмы», на своих учителей — «диктаторов, самодержцев, лицемеров и промывателей мозгов». Они беспокоятся по поводу добрачной половой жизни. Их тревожит перспектива безработицы по окончании школы. Они превратно истолковывают демократию: «Мы можем делать все, что захотим». Они жаждет ясности и мира. И у них такое чувство, что им отпущено очень мало времени. Те, кто ощущает себя счастливым, как бы оправдываются: «Наверное, я какой-нибудь псих или чокнутый, но я люблю школу».

Мы редко сознаем, к чьей душе мы нашли путь, как и почему это удается.

Трудный класс в грудной школе. Я начинаю урок с проверки посещаемости — администрация настаивает на немедленном представлении списка отсутствующих. Рослый черный парень в желтой вязаной шапочке стоит посреди класса спиной ко мне. Я прошу его сесть. Он — ноль внимания.

«Я не вижу за вами класс», — говорю я.

«Смотрите сбоку».

В этом гомоне трудно выкликать их фамилии. Вот чешская фамилия, которую носит один из немногих белых мальчиков в этом классе.

«Как правильно произносится ваша фамилия?» — спрашиваю я его.

Он угрюмо пожимает плечами. «Все равно никто не может выговорить».

«Попробую я. Так—?» — и я называю его фамилию.

Он с изумлением смотрит на меня, «Откуда вы знаете?»

«Я росла в России. Произношение очень похожее».

«Вы — русская?» Возгласы с мест: «Э, так вы по-русски говорите?» Это их внезапно заинтересовало. «Скажите что-нибудь по-русски!» Я говорю. Уважительное внимание; они — со мной.

В конце урока парень в желтой шапочке подходит ко мне с листком бумаги, вырванным из блокнота.

«Напишите-ка что-нибудь по-русски», — командует он.

Я пишу на листке русское слово.

«А как это произнести?»

«Хорошо». Это значит «good».

Довольный, он кивает. Шевеля губами, направляется к двери. Бумажку держит в руке, как талисман. У двери он обертывается, какое-то мгновение колеблется, подыскивая точные слова для выражения — вот только чего? Извинений? Чувства восхищения? Он выражает максимум того, на что он способен: «Счастливо вам!»

А вот школа, оставшаяся точь-в-точь такой же, какой я ее знала, — специализированная средняя школа для одаренных подростков, которые должны сдавать вступительный экзамен. Большинство учеников белые. Порядок, серьезная целеустремленность, интерес к экзаменам, колледжу, политике, искусству.

«Терпеть не могу школьных радикалов, которые все время затевают беспорядки. Я не предубежден; я — правый».

Один ребенок из «Вверх по ведущей вниз лестнице», пишет: «Можно ли по моему почерку определить, белый я или нет?» Сегодня я перефразировала бы эти слова: «Можно ли по моему письму и чтению определить, белый я или нет?» И как это ни прискорбно, придется ответить: «Да». Мы гораздо лучше относимся к нашим «способным» ребятам. Неизменное школьное уравнение имеет такой вид:

Белые=хорошие ученики

Черные=плохие ученики

-----------------------------

Что и требовалось доказать

Их соответственные места в этом уравнении определены еще с детского сада.

Теперь я в одной из самых худших школ в городе. Даже замещающие не хотят идти туда; секретарь умоляет по телефону: «Очень прошу! Вы нужны нам!» Многие постоянные учителя отсутствуют — ничего удивительного. Бандитизм в зале, наркотики на лестницах, хулиганство, вымогательство, избиения. В нарушение правил пожарной безопасности учителя ведут уроки за запертыми дверьми, чтобы оградить учеников от шатающихся по коридорам орав: на днях такая шайка, ворвавшись в класс, где шли занятия, выволокла из класса одного из учеников и жестоко избила его в зале.