И вновь вверх по ведущей вниз лестнице - [2]

Классная доска, на которой нарисованы мелом обычные предрождественские гирлянды, но надписи уже совсем другие. Вместо «Мир на земле» — «Полиция на земле». «В этом году дед-мороз — черный».

Сбоку кто-то нацарапал: «Сохраняйте красоту Америки! Не забывайте чистить зубы!» Внезапной болью пронизывает мысль: «Но ведь они же дети».

Моя персона вызывает у них стереотипную реакцию: «Она не пришла?» Бывает, они лишь заглянут в дверь: «Ее нет?» — и исчезают.

Учителя встречают меня равнодушной шуткой: «Кто вы сегодня?» «Мистер Росс, — отвечаю я, — разве не видите?»

Действительно, кто же я? Как на испорченной любительской фотографии, где отпечатались друг на друге несколько снимков, я совмещаю в одном лице несколько людей: я одновременно являюсь Бел Кауфман, писательницей и т. д., миссис Дж., скромной замещающей учительницей; Сильвией Баррет — моим вторым «я». Я — это учительница, которую я в настоящий момент замещаю; и учительница, которой я была много лет назад; и учительница, которой я стала теперь. По-моему, во мне даже осталось что-то от ученицы средней школы в Ньюарке, штат Нью-Джерси.

В воскресенье Бел Кауфман выступает с речью перед большой аудиторией педагогов из других городов; в понедельник миссис Дж. стоит перед классом враждебных и презрительных подростков, тщетно упрашивая их уделить ей несколько минут внимания. Конечно, мне легче от сознания, что я в любой момент могу… Я хочу сказать, что мне не так тяжко, как если бы… Ведь на самом-то деле я не обязана…

А каково приходится одиннадцати тысячам настоящих замещающих учителей в одном только Нью-Йорке, которые обязаны идти по вызову и в дождь, и в снег, и в темень зимнего утра. Как приходилось и мне когда-то.

Правда, тогда все было много легче. За последние восемь лет, в течение которых я, оторвавшись от школьной действительности, преподавала в колледже да выступала с речами на съездах учителей, в школах произошли разительные перемены. Дети, которые оспаривали друг у друга право выполнить поручение учителя и огорчались из-за полученной плохой отметки, перевелись. Я на собственном опыте убедилась, что теперь я больше не могу попросить ученика стереть с доски. В первый же раз, когда я обратилась к школьнику с такой просьбой, он с удивлением обернулся к классу: «Чего это она, шутит?»

Как я обнаружила, ученики придают большое значение своим пальто. Они не желают с ними расставаться ни при каких обстоятельствах. Исключение составляют лишь те школы, где верхнюю одежду в обязательном порядке запирают в гардеробах до окончания учебного дня. Девочки, прижавшись друг к другу, сидят в пальто даже в самых жарких классных комнатах — может, для того, чтобы как-то отгородиться, уединиться, а скорее всего — чтобы быть готовыми в любой момент сбежать с занятий.

В прошлом на стенах школьных столовых висели объявления: «Разговоры запрещаются», а в комнате для внеклассных занятий соблюдалось требование «абсолютной тишины».

Шум в этой, сегодняшней, внеклассной комнате стоит такой, что хоть уши затыкай. Ученики орут, швыряются друг в друга через всю комнату книжками комиксов, списывают друг у друга домашние задания. Вдруг весь этот гвалт перекрывает голос из громкоговорителя: «Даю клятву верности…» Ну, конечно, освященная временем церемония салюта флагу. Но что это? Встает один-единственный ученик; он поворачивается лицом к грустно поникшему флажку на стене и, приложив руку к сердцу, повторяет слова «клятвы верности», поет первую строфу государственного гимна — «Звездного знамени» и садится.

«А дальше?» — спрашиваю я.

«Дальше не обязательно, — объясняют мне ученики. — Если кто хочет, может, конечно, и дальше, но это было бы фальшиво. Ведь нету же никакой свободы и справедливости для всех».

Как мне кажется, переменились также и учителя. Некоторые из моих старых друзей, когда-то вкладывавшие всю душу в своих учеников, стали осторожничать. Они избегают столкновений, делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат. Даже в тех школах, где не царит дух насилия, я ощущаю какое-то уныние — последствие перенесенной боли, результат забастовок, борьбы с позиций силы, поляризации. «Мы расплачиваемся за все, что происходило раньше», — сказала мне одна старая учительница. Другая учительница с тоской о прошлом вспоминала свое собственное детство, когда школа служила убежищем от грязи и низости внешнего мира. «Теперь же внешний мир привнесли внутрь школы».

Тосковать о прошлом есть все основания, ибо минули те дни, когда школьные преступления именовались «нарушениями дисциплины» и сводились к опозданиям, жеванию резинки на уроках, курению сигарет в уборной, «эпидемии воровства мела» и беготне по лестницам в неправильном направлении.

Сегодня газеты пишут о случаях ограбления с угрозой удушить жертву, хулиганской порчи имущества, вооруженного грабежа, физической расправы и изнасилования, причем все это творят не закоренелые преступники, а наши же дети, в наших школах.

Да, внешний мир привнесен-таки в школу. В том числе и наркотики.

Мои записи кратки: «Занятие, посвященное наркотикам. Сотня ребят собралась в музыкальной комнате послушать трех молодых людей, бывших наркоманов. Никакого морализирования, лишь наглядное описание: тюрьма, металлические койки. «Вас заставляют раздеваться, показывать нижнее белье». — «Новичков тоже сажают?» Похоже, кого-то проняло.